Жгучая тайна - Цвейг Стефан - Страница 1

Стефан Цвейг

Жгучая тайна

Партнер

Паровоз хрипло засвистел: поезд достиг Земмеринга. Черные вагоны на минуту останавливаются в серебристом высокогорном свете, несколько пассажиров входят, другие выходят, перекликаются сердитые голоса, и уже снова свистит впереди осипшая машина, увлекая за собой в пещеру туннеля черную громыхающую цепь. Опять вокруг расстилается чисто выметенный влажным ветром ясный, мирный ландшафт.

Один из прибывших – молодой человек, выгодно отличавшийся от других изяществом одежды и легкой, непринужденной походкой, обогнав всех остальных, первым нанял фиакр и поехал в гостиницу. Лошади не спеша затрусили по крутой горной дороге. В воздухе чувствовалась весна. В небе порхали облака, белые, резвые, какими они бывают только в мае и июне, когда, беспечные, юные, они мчатся, играя, по синей дороге, то прячутся за высокие горы, то обнимаются и убегают, то сжимаются в платочек, то разрываются на полоски и, наконец, дурачась, нахлобучивают белые шапки на вершины гор. Не отставал от них и ветер: он так буйно раскачивал тощие, еще влажные после дождя деревья, что они похрустывали суставами и, словно искры, рассыпали тысячи капель. Порою с вершин доносился свежий запах снега, и тогда воздух становился одновременно и сладким и терпким. Все на небе и на земле было полно движения и нетерпеливо бродивших сил. Лошади, пофыркивая, весело бежали теперь под гору, далеко разносился звон их бубенцов.

В гостинице молодой человек первым делом просмотрел список приезжих, но тут же отложил его. «Зачем собственно я приехал сюда? – с досадой спросил он себя. – Сидеть тут на горе, без общества – это, право, хуже, чем в канцелярии. Очевидно, я приехал не то слишком рано, не то слишком поздно. Вот всегда так – не везет с отпуском. Ни одной знакомой фамилии не нашел. Хоть бы какие-нибудь женщины, на худой конец – маленький, невинный флирт, чтобы не проскучать всю неделю».

Молодой человек – барон, принадлежавший к не слишком родовитой семье австрийской чиновной знати, – служил в правительственном учреждении; в отдыхе он не нуждался, но взял недельный отпуск потому, что все коллеги выхлопотали себе весенние каникулы, и он тоже пожелал воспользоваться этим правом.

Его нельзя было назвать пустым малым, но без общества он жить не мог; всеобщий любимец, повсюду принимаемый с распростертыми объятиями, он не переносил одиночества и отлично знал это. Не имея ни малейшей склонности оставаться наедине с самим собою, он по возможности избегал этих встреч, ибо отнюдь не стремился к более близкому знакомству со своей особой. Он знал, что ему нужно соприкосновение с людьми, чтобы могли развернуться все его таланты – его любезность, его темперамент; в одиночестве он был холоден и бесполезен, как спичка в коробке.

Он слонялся по пустому вестибюлю, то рассеянно перелистывал журналы, то заходил в гостиную, садился за рояль и наигрывал вальс, – но ритм ему не давался. Наконец, раздосадованный, он уселся у окна и стал смотреть, как медленно спускались сумерки и из-за сосен, клубясь, подымался седой туман. Так убил он, злясь и нервничая, целый час, потом отправила в столовую.

Там было занято всего несколько столиков; он быстро окинул их взором. Тщетно! Ни одного знакомого. Вон там – он небрежно ответил на поклон – берейтор с ипподрома да еще одно знакомое лицо с Рингштрассе – и больше никого. Ни одной женщины, никакой надежды хотя бы на мимолетное приключение. Это еще больше обозлило его. Он принадлежал к числу тех молодых людей, которые благодаря своей красивой наружности пользуются успехом и всегда готовы к новым победам, всегда ищут новых приключений; их ничто не смущает, ибо все заранее рассчитано, ни одна добыча не ускользнет от них; уже первый взгляд, который они бросают на женщину, оценивает ее с этой стороны – будь то жена друга или ее горничная. Про таких людей часто говорят с презрительной усмешкой, что они охотники за женщинами, не отдавая себе отчета, как метко это сказано, ибо они с неменьшей страстью и жестокостью, чем охотники за дичью, выслеживают, травят свою жертву. Они всегда начеку, всегда готовы идти по следу, куда бы он их ни завел. В них всегда тлеет огонь, но это не жар любящего сердца, а страсть игрока, холодная, расчетливая и опасная. Среди таких людей есть упорные, для которых не только юность, но вся жизнь до старости – сплошная цепь любовных похождений; их день распадается на сотни мелких чувственных впечатлений – беглый взгляд, мимолетная улыбка, прикосновение к колену соседки, – а год – опять-таки на сотни таких дней; погоня за женщинами – вот их единственный и постоянный стимул к жизни.

Здесь не было партнера для игры, барон сразу увидел это. Нет большей досады для игрока, в предвкушении выигрыша сидящего за зеленым столом с картами в руках, как тщетное ожидание партнера. Барон потребовал газету. Его хмурый взгляд скользил по строчкам, но мысли дремали и точно пьяные спотыкались о слова.

Вдруг он услышал позади себя шелест платья и голос, проговоривший укоризненно и жеманно: – Mais tais-toi done, Edgar [[1]].

Мимо его стола прошумело шелковое платье и проплыла высокая, пышная фигура; за ней шел маленький, бледный мальчуган в черном бархатном костюме, бросивший на барона любопытный взгляд. Они сели против него за оставленный для них стол. Мальчик явно старался вести себя чинно, но, судя по беспокойному блеску его черных глаз, это давалось ему нелегко. Дама – барон смотрел только на нее – была одета хорошо, со вкусом и принадлежала к тому типу женщин, который особенно нравился барону: несколько полная еврейка, в расцвете зрелой красоты, видимо с огоньком, но умеющая скрывать это под маской возвышенной меланхолии. Ему еще не удалось заглянуть в ее глаза, и он восхищался пока лишь красивым изгибом бровей, точеным носом, который хотя и выдавал ее происхождение, но своей благородной формой сообщал профилю изящество и пикантность. Волосы, как и все в ее полной фигуре, отличались чрезвычайной пышностью. Несомненно, это была женщина, пресыщенная поклонением, уверенная в себе и в своих чарах. Тихим голосом она заказывала обед и делала замечания мальчику, бренчавшему вилкой, – все это с видимым безразличием, как будто не замечая осторожного, подкрадывающегося взгляда барона, хотя именно это неотступное внимание было причиной ее изысканного поведения за обедом.

Хмурое лицо барона мигом просияло, складки разгладились, невидимый ток пробежал по нервам, мускулы напряглись, вся его фигура ожила, глаза заблестели. Он сам был немного похож на тех женщин, которым необходимо присутствие мужчины для того, чтобы проявить все свое обаяние. Энергия его пробуждалась только от предвкушения любовной интриги. Так было и сейчас – охотник почуял добычу. Он вызывающе искал ее взгляда, не раз скользнувшего по его лицу, но не дававшего ясного ответа на его вызов. Ему казалось, что губы ее складываются в чуть заметную улыбку, но все это было неопределенно, и эта неопределенность еще больше разжигала его. Единственное, что подавало надежду, – это ее взгляд, упорно смотревший мимо него, – он чувствовал в нем противодействие и в то же время смущение, – и еще нарочитый, рассчитанный на зрителя тон разговора с ребенком. Он чуял за ее слишком подчеркнутым спокойствием легкую тревогу. Сам он тоже был взволнован: игра началась. Он не торопился с обедом; в течение получаса он почти не отрывал глаз от этой женщины, пока не изучил каждую черту ее лица, не проследил взглядом каждую линию ее полной фигуры. За окнами сгущались душные сумерки, лес судорожно вздыхал, словно объятый страхом, огромные дождевые тучи протягивали к нему свои свинцовые серые руки, все темнее становилось в комнате, все сильнее угнетала царившая здесь тишина. Разговор матери с сыном звучал все более принужденно, все более искусственно; было ясно, что он вот-вот оборвется. Тогда барон решил сделать опыт. Он первым встал из-за стола, глядя мимо нее в окно, и медленно направился к дверям. Тут он быстро повернул голову, как будто что-то забыл, – и поймал внимательный взгляд, устремленный на него.