Дьявол в сердце - Жей Анник - Страница 31

Наверное, говорить о любви было для Вейсса испытанием, делал ли он это до пострига?

— Я не приду во второй раз, Люк, Элка только одна.

— Когда вас будет двое или трое, собравшихся во имя меня, я буду среди вас.

— Что это означает?

— Вы знаете.

Он дышал и холодом и жаром, он переходил от теологических уроков к признаниям. Было два Вейсса. Добрый пастырь и человек из плоти, дорогой ей человек. Все смешалось.

«Боже? Я продвигаюсь», — пробормотала она, прижимаясь горящим лбом к столетнему дубу.

— Я буду молчать, все останется между нами, у вас не будет никаких неприятностей, вы сможете продолжать быть священником, это будет наша тайна.

— Бог знает любую тайну.

«И даже лучше, чем ты думаешь», — она улыбнулась в тени. Она решила привести последний довод, так сильно прижавшись к решетке, что на щеке остались следы.

— Я вам принесла подарок.

Она достала из сумки «Очи черные», компакт-диск, купленный для него в магазине «Фнак» на Монпарнасе. Она показала обложку диска сквозь решетку, потом подумала, куда его можно спрятать.

— Люк? Вы найдете мой подарок под исповедальней.

— Ваши духи мне тоже нравятся.

— Что вы сказали?

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, ваши грехи вам прощаются.

— Я надеюсь. Грешник тот, кто бежит от своей любви.

Она услышала шорох материи. Он опять приближался. «Это Лиловое и Черное», — подумала она почти весело. В любовной борьбе у нее было преимущество: ее приворотное зелье, «Очи черные». Мелодия была чудесная. Услышишь один раз и хочется слушать все время.

Запах дерева в ее ноздрях мешался с запахом воска, потревоженным стойким запахом «Балтазара». Она подумала о том, как Вейсс занимался бы с ней любовью, и вспыхнула. Сквозь решетку она снова увидела его лицо. На этот раз челюсти были стиснуты. Она отодвинулась, чтобы насладиться издалека.

Вблизи Вейсс был так же хорош.

— Не забудьте «Очи черные», — посоветовала она, крестясь.

С сухим треском окошечко закрылось.

Она вышла из исповедальни, пошатываясь.

— Такой суровый? — спросил ее следующий с беспокойством.

— Наоборот, этот отец — сама любовь.

— Ну и в чем же дело?

— Да в том-то и дело, — сказала Элка и зарыдала.

16 апреля

Я складываю почту из Поль-Брусса: там данные о моей серологии и гормональном балансе. Вчера эти цифры, в которых я ничего не понимаю, меня бы всполошили. Сегодня я знаю — у меня хорошие результаты. Я бы даже сказала — отличные. В моей крови происходит революция.

Я жду у телефона комментариев доктора Жаффе. Он звонит по вечерам. Кошки спят в ногах возле кресла, доставленного из «ИКЕА». Если Вейсс зайдет на улицу Томб-Иссуар, ему всегда будет куда сесть.

Восемь сорок пять, я включаю телевизор. На первом канале человек душит ребенка. Крупным планом голосовая щель умирающего. По второму — американский сериал, кто-то, икая, умирает, волны гемоглобина захлестывают маленький экран. Насилие, убийство: картинка смакуется. Обезумевшая от страха девушка, цепляющаяся за портьеру, ее убийца, готовящий нож или камень, взгляд девушки, знающей, что она сейчас умрет, брызги мозга, кровь текущая из ушей, изо рта. Публика наверху блаженства при виде задниц или крови? А мы, идиоты, которые платят, мы хотим больше смерти или больше секса? Успех канала находится на конце дула пистолета или на конце члена? На канале «Искусство» насилуют женщину, затем душат подушкой. Немецкий фильм.

Звонит телефон.

— Мадам Тристан? Все лучше и лучше! Я покажу ваше дело коллегам из Кюри.

Рельсы направляют состав на небо, а не на бойню: все так удачно складывается, потому что я влюблена.

— Это все благодаря вашему лечению, дорогой месье.

Если только это не любовный протокол. Каждый раз, когда я закрываю глаза, моя сетчатка воспроизводит изображение Вейсса. Выздороветь или не выздороветь — вот в чем вопрос. «Руки вверх, серафим, — снова говорю я, — берегись, я опасна, даже фатальна, но я буду самой нежностью, твоей иерусалимской сестрой, если ты не сбежишь от любви».

* * *

«Будем надеяться, у Вейсса широкие взгляды», — говорила себе Элка, листая «Князя Мира». Вейсс-пуританин был бы катастрофой, потому что плоть вовсе не грустна у того, кто покинул края теней. И сексуальность, которой лишил ее рак, теперь казалась ей из области священного. Если не замешаны деньги, если люди взрослые и никто никого не принуждает, в чем проблема? В гробу любовью уже не занимаются. С химиотерапией любовью не занимаются. Облысевшие из Вильжюифа никогда не занимаются любовью.

А в Освенциме занимались любовью?

«Мое желание гораздо более разборчивое, чем я сама, — записала Элка, — чтобы я кого-то захотела, нужно одновременно выполнить множество условий. И если не угадать выигрышный номер моего большого интимного казино, я любовью заниматься не буду».

«Другие, наоборот, ненасытны. Это как в ресторане: одни поклевывают, другие обжираются, ну и что? Сотрудница бюро Франс-Иммо в Лондоне сказала мне по секрету, что она хочет всегда».

So what? [17]

Когда умрут те, кто много занимался любовью, и те, кто меньше ею занимался, те, кто занимался любовью с одними, те, кто предпочитал других, какое это все будет иметь значение? Смерть одна имеет значение.

19 апреля (вечер)

Франк? С недавнего времени мир восхищает меня, меня умиляют почки на деревьях. В сквере ликует дерево. Ветерок шевелит его ветки, тяжелые от розовых кистей; когда я прохожу мимо, лепестки дождем падают мне на щеку. Цветок задевает меня, его запах туберозы открывает мне новую дверь. Эта сила жизни требует, чтобы я поставила крест на печали. Мое прошлое загажено, моя веселость — мертворожденное дитя. Детство овоща, проклятое семя!

Я звоню Северину и Иветте, чтобы проверить мой уровень сопротивляемости, и напарываюсь на Мамочку периода мстительной вредности.

— Как дела?

— Мои результаты улучшаются чудесным образом.

— Ты могла бы позвонить нам пораньше.

Чем больше я выигрываю, тем больше я их теряю. Чем больше я проигрываю, тем больше я их завоевываю. Семейная война. Пляска смерти. Зло наступает, сказал бы Вейсс, но добро разоблачает его.

— А Шарль и Лилли? Ты никогда не спрашиваешь, как они живут, — продолжает Мамочка.

Поскольку мне лучше, она дает волю своему озлобленному сердцу.

Вчера удар достиг бы цели, сейчас мне наплевать.

— Да нет, я никогда не спрашиваю, как они живут, потому что они мне никогда не звонят, а у меня рак.

Ой-ой-ой, сказала я себе, глядя на свою правую руку. Она худеет на глазах. Я кладу трубку.

С Шарлем и Лилли, с соседями, с друзьями Тристаны способны проявлять альтруизм и доброту. Только вот с дочкой Мод они ведут себя с детства так, как чайник водит машину. Уничтожающий принцип руководит обменом наших реплик, раку нравится эта схема родственных отношений, взаимное неприятие, обоюдная аллергия. Я хорошо знаю их невроз. Нежность, ласковые записки, а потом уксус и жабы.

«Это потому, что мы тебя любим», — говорят они, нанося удар.

Покончено с мечтами о примирении с Элкой Тристан в роли блудной дочери. Истина освещает все эти измышления боковым светом, как гигантский прожектор, она не щадит никакую семью, никаких Тристанов. Сведен к нулю великий враждебный принцип, разлагающий наше общение. Яд не проникнет больше в мои вены, я вырываю капельницу.

20 апреля (утро)

Звонит телефон. «Это Азар», — говорит Бертран. Единственный друг, который у меня остался, социально мертв. Поэтому мы понимаем друг друга с полуслова, и это сокращает наши телефонные счета. Я ему сообщаю, что «мистер Вильжюиф» при мне записал на диктофон: «У мадам Тристан все признаки выздоровления».