Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Имена на поверке

Багрицкий Всеволод Эдуардович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Имена на поверке - Багрицкий Всеволод Эдуардович - Страница 22

Изменить размер шрифта:

Николой Овсянников

«Чуть заметной, заросшей тропой…»

Чуть заметной, заросшей тропой

Ты идешь, как тогда, как прежде.

Искрометной, студеной росой

Лес забрызгал твою одежду.

Ночь. Туманы. И снова день

Надвигается пасмурный, строгий.

Ты же ищешь везде, везде

Не пройденной никем дороги.

Это — юность моя идет

По лугам, по лесам дремучим,

А над ней набухает, растет

Синеватая, грозная туча.

А над ней раскололся гром,

И, зарывшись в траве прогорклой,

Он под сумрачным смолкнул дождем,

Занавесившим речку за горкой.

Дождь кругом… Ничего не видать…

Ветер листья срывает беснуясь…

Так куда ж ты пойдешь, куда,

Беспокойная, дерзкая юность?

1937 г.

«Ни сказки нету, ни песни…»

Ни сказки нету, ни песни,

Никто не расскажет о том,

Как был ты расстрелян, ровесник,

При матери, под окном.

И жил ты и умер как надо.

А там, где упал ты, теперь

Лишь шорох заглохшего сада

Да глухо забитая дверь.

И мне бы и просто и строго

Пройти по дорогам земным,

И мне пусть приснятся в тревогах

Мальчишески-ясные сны.

И пусть упаду, не изведав,

Как ветер над миром прошел,

Как тяжко колышет победа

Знамен пламенеющий шелк.

И мне б, умирая, сквозь роздымь

Следить, как на запад прошли

Такие хорошие звезды,

Последние звезды мои.

А ветер все круче и круче

Встает над моею страной,

Веселые майские тучи

Проносятся стороной.

И мне бы сквозь горечь бурьяна

Услышать большую грозу,

Услышать, как в пыльные раны

Колючие травы ползут.

И жизнь, проходящая мимо,

И грудь просверливший свинец

Мне станут ясны нестерпимо —

И пусть это будет конец.

Апрель 1938 г.

«Горькие и высохшие травы…»

Горькие и высохшие травы,

Камни под копытами и мухи,

облепившие у раненого рот…

Мы тогда рождались только,

Изредка отцы к нам приходили,

Ставили винтовки в угол

И руками, от которых пахло

Порохом, окопною землею,

Осторожно подымали нас.

За окном команда раздавалась,

Ржали кони, тяжкою походкой

Люди проходили умирать.

Ветер над убитыми да песни,

Пыль на сапогах, да слава,

Да тысячелетние дороги,

По которым некуда идти…

Так в тифу, в бреду и в детском плаче,

В переполненных убитыми окопах

И в зрачках безумных матерей, —

Так она рождалась, наша правда,

В боли, в судорогах — и этой правде

Никогда, нигде не умирать!

Октябрь 1938 г.

Лаокоон

Полуоткрытый рот и тело, как струна,

Готовы плакать и кричать от боли,

А ты молчишь, и гордость спасена.

Но кто тебе молчать позволил?

Пока ты здесь, пока ты небо видишь,

Пока еще ты только человек,

От боли, от стыда и от обиды

Ты можешь плакать, грек.

Потом возьмут продолговатый камень,

И на века оставленный резцом,

Пустыми и холодными глазами

Ты будешь нам смотреть в лицо.

Пусть так же обойдется жизнь со мной,

Чтоб помнить: боль была, и тучи плыли.

А дальше — ночь. А дальше — все равно,

Холодный мрамор иль щепотка пыли.

Май 1939 г.

Во славу твою

Не кричим, не мечемся, не любим,

Сердце — камнем. Но удар — и вот

Песня обожжет нам губы,

Ветер в дверь открытую войдет.

Это мы. Лаокооном новым,

Искупленьем не своей вины,

Встану, на мучения готовый,

Словно осужденный у стены.

Душу искромсай и изнасилуй,

Высмей сокровенные слова,

Землю, по которой ты ходила,

Исступленно буду целовать.

Не боюсь насмешек. Пусть уродливо,

Пусть не воркованье, а разбой.

Лучше уж любовь юродивая,

Чем вегетарианская любовь.

Никогда не перестану славить!

Пусть сомнут, сломают, раздробят,

Если скажешь песню обезглавить,

Песню обезглавлю для тебя.

Май 1941 — май 1942 года

В том мае мы еще смеялись,

Любили зелень и огни.

Ни голос скрипки, ни рояли

Нам не пророчили войны.

Мы не догадывались, споря

(Нам было тесно на земле),

Какие годы и просторы

Нам суждено преодолеть.

Париж поруганный и страшный,

Казалось, на краю земли

И Ново-Девичьего башни

Покой, как Софью, стерегли.

И лишь врасплох, поодиночке,

Тут бред захватывал стихи,

Ломая ритм, тревожа строчки

Своим дыханием сухим.

Теперь мы и строжей и старше,

Теперь в казарменной ночи

Не утренний подъем и марши —

Тревогу трубят трубачи.

Теперь, мой друг и собеседник,

Романтика и пот рубах

Уже не вымысел и бредни,

А наша трудная судьба.

Она сведет нас в том предместье,

Где боя нет, где ночь тиха,

Где мы, как о далеком детстве,

Впервые вспомним о стихах.

Пусть наша юность не воскреснет,

Траншей и поля старожил!

Нам хорошо от горькой песни,

Что ты под Вязьмою сложил.