Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Имена на поверке

Багрицкий Всеволод Эдуардович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Имена на поверке - Багрицкий Всеволод Эдуардович - Страница 19

Изменить размер шрифта:

Творчество

Есть жажда творчества,

уменье созидать,

на камень камень класть,

вести леса строений.

Не спать ночей, по суткам голодать,

вставать до звезд и падать на колени.

Остаться нищим и глухим навек,

идти с собой, с своей эпохой вровень,

и воду пить из тех целебных рек,

к которым прикоснулся сам Бетховен.

Брать в руки гипс, склоняться на подрамник,

весь мир вместить в дыхание одно,

одним мазком весь этот лес и камни

живыми положить на полотно.

Не дописав,

оставить кисти сыну,

так передать цвета своей земли,

чтоб век спустя все так же мяли глину

и лучшего придумать не смогли.

А жизнь научит правде и терпенью,

принудит жить, и, прежде чем стареть,

она заставит выжать все уменье,

какое ты обязан был иметь.

Отелло

Пусть люди думают, что я трамвая жду,

в конце концов кому какое дело,

что девушка сидит в шестом ряду

и равнодушно слушает «Отелло»?

От желтой рампы люди сатанеют.

Кто может девушке напомнить там,

что целый год ищу ее, за нею,

как этот мавр, гоняясь по пятам?

Когда актеры позабыли роли

и нет игры, осталась лишь душа,

партер затих, закрыл глаза от боли

и оставался дальше не дыша.

Как передать то содроганье зала,

когда не вскрикнуть было бы нельзя?

Одна она с достоинством зевала,

глазами вверх на занавес скользя.

Ей не понять Шекспира и меня!

Вот крылья смерть над сценой распростерла,

и, Кассио с дороги устраня,

кровавый мавр берет жену за горло.

Сейчас в железо закуют его,

простится он со славой генерала,

а девушка глядела на него

и ничего в игре не понимала.

Когда ж конец трагедии? Я снова

к дверям театра ждать ее иду

и там стою до полчаса второго,

а люди думают, что я трамвая жду.

Что значит любить

Идти сквозь вьюгу напролом.

Ползти ползком. Бежать вслепую.

Идти и падать. Бить челом

и все ж любить ее — такую!

Забыть про дом и сон,

про то, что

твоим обидам нет числа,

что мимо утренняя почта

чужое счастье пронесла.

Забыть последние потери,

вокзальный свет,

ее «прости»

и кое-как до старой двери,

почти не помня, добрести.

Войти, как новых драм зачатье.

Нащупать стены, холод плит…

Швырнуть пальто на выключатель,

забыв, где вешалка висит.

И свет включить. И сдвинуть полог

крамольной тьмы. Потом опять

достать конверты с дальних полок,

по строчкам письма разбирать.

Искать слова, сверяя числа.

Но помнить снов. Хотя б крича,

любой ценой дойти до смысла,

понять и сызнова начать.

Не спать ночей, гнать тишину из комнат,

сдвигать столы, последний взять редут,

и женщин тех, которые не помнят,

обратно звать и знать, что не придут.

Не спать ночей, недосчитаться писем,

не чтить посулов, доводов, похвал

и видеть те неснившиеся выси,

которых прежде глаз не досягал, —

найти вещей извечные основы.

Вдруг вспомнить жизнь.

В лицо узнать ее.

Прийти к тебе и, не сказав ни слова,

уйти, забыть и возвратиться снова,

моя любовь, могущество мое.

1939 г.

«Когда умру, ты отошли…»

Когда умру, ты отошли

письмо моей последней тетке,

зипун нестираный, обмотки

и горсть той северной земли,

в которой я усну навеки,

метаясь, жертвуя, любя, —

все то, что в каждом человеке

напоминало мне тебя.

Ну, а пока мы не в уроне

и оба молоды пока,

ты протяни мне на ладони

горсть самосада-табака.

1937 г.

«Тогда была весна. И рядом…»

Тогда была весна. И рядом

с помойной ямой на дворе,

в простом строю, равняясь на дом,

мальчишки строились в каре

и бились честно. Полагалось

бить в спину, грудь, еще — в бока.

Но на лицо не подымалась

сухая детская рука…

А за рекою было поле —

там, сбившись в кучу у траншей,

солдаты били и кололи

таких же, как они, людей.

И мы росли, не понимая,

зачем туда сошлись полки:

неужли взрослые играют,

как мы, сходясь на кулаки?

Война прошла. Но нам осталась

простая истина в удел,

что у детей имелась жалость,

которой взрослый не имел.

А ныне вновь война и порох

вошли в большие города,

и стала нужной кровь,

которой мы так боялись в те года.

«Я с поезда. Непроспанный, глухой…»

Я с поезда. Непроспанный, глухой.

В кашне, затянутом за пояс.

По голове погладь меня рукой,

примись ругать. Обратно шли на поезд.

Грозись бедой, невыгодой, концом.

Где б ни была ты — в поезде, вагоне, —

я все равно найду,

уткнусь лицом

в твои, как небо, светлые

ладони.