Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Имена на поверке

Багрицкий Всеволод Эдуардович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Имена на поверке - Багрицкий Всеволод Эдуардович - Страница 15

Изменить размер шрифта:

«Я тоже любил…»

Я тоже любил

петушков над известкой.

Я тоже платил

некурящим подростком

совсем катеринские пятаки

за строчки

бороздками

на березках,

за есенинские

голубые стихи.

Я думал — пусть

и грусть

и Русь,

в полутора березках не заблужусь.

И только потом

я узнал,

что солонки

с навязчивой вязью азиатской тоски,

размалёва русацкова:

в клюкву

аль в солнце —

интуристы скупают,

но не мужики.

И только потом я узнал,

что в звездах

куда мохнатее

Южный Крест,

а петух — жар-птица — павлин прохвостый

из Америки,

с картошкою русской вместе.

И мне захотелось

такого

простора,

чтоб парусом

взвились

заштопанные шторы,

чтоб флотилией мчался

с землею город

в иностранные страны,

в заморское

море!

Но я продолжал любить

Россию.

«Уже опять к границам сизым…»

Уже опять к границам сизым

составы

тайные

идут,

и коммунизм опять

так близок,

как в девятнадцатом году.

Тогда матросские продотряды

судили корнетов

револьверным салютом.

Самогонщикам —

десять лет.

А поменьше гадов

запирали

«до мировой революции».

Помнишь с детства

рисунок:

чугунные путы

человек сшибает

с земшара

грудью?

Только советская нация

будет

и только советской расы люди.

«Мы подымаем винтовочный голос…»

Когда народы, распри позабыв,

В единую семью соединятся.

Пушкин

Мы подымаем

винтовочный голос,

чтоб так

разрасталась

наша

Отчизна —

как зерно,

в котором прячется поросль,

как зерно,

из которого начался

колос

высокого коммунизма.

Поэтому я не могу разлюбить Россию.

И пусть тогда

на язык людей,

всепонятный снова,

как слава,

всепонятый снова,

попадет

мое

русское до костей,

мое

советское до корней,

мое украинское тихое слово.

И пусть войдут

и в семью и в плакат

слова,

как зшиток

(коль сшита кипа),

как травень в травах,

як липень

в липах

та ще як блакитные облака!

О как

я девушек русских прохаю

говорить любимым

губы в губы

задыхающееся «кохаю»

и понятнейшее слово —

«любый».

И, звезды

прохладным

монистом надевши,

скажет мне девушка:

«Боязно

все».

Моя несказанная

родина-девушка

эти слова произнесет.

Для меня стихи —

вокругшарный ветер,

никогда не зажатый

между страниц.

Кто сможет его

от страниц отстранить?

Может,

не будь стихов на свете,

я бы родился,

чтоб их сочинить.

«Но если бы…»

Но если бы

кто-нибудь мне сказал:

сожги стихи —

коммунизм начнется.

Я только б терцию

помолчал,

я только сердце свое

слыхал,

я только б не вытер

сухие глаза,

хоть может — в тумане,

хоть может —

согнется

плечо над огнем.

Но это нельзя.

А можно

долго

мечтать

про коммуну.

А надо думать

только о ней.

И необходимо

падать

юным

и — смерти подобно —

медлить коней!

Но не только огню

сожженных тетрадок

освещать меня

и дорогую мою:

пулеметный огонь

песню пробовать будет —

конь в намете

над бездной Европу разбудит, —

и хоть я на упадочничество

не падок,

пусть не песня,

а я упаду

в бою.

Но если я

прекращусь в бою,

не другую песню

другие споют.

И за то,

чтоб как в русские

в небеса

французская девушка

смотрела б спокойно,

согласился б ни строчки

в жисть

не писать…

А потом взял бы

и написал

тако-о-ое…