Отражение - Френсис Дик - Страница 17

У соседки я забрал три металлических ящика — ей, оказывается, сказали, что там лежит всякая мелочь, которую не заметили грабители, — и она устроила мне экскурсию по пепелищу.　

Даже в темноте было видно, что спасать уже нечего: пять галлонов керосина сработали наверняка. От дома остались одни стены. В воздухе висел едкий запах гари, каждый шаг отдавался скрипом. И к этому варварски разрушенному семейному очагу должна была вернуться Мари.　

С ящичками, в которых хранилось дело всей жизни Джорджа, я поехал домой и остаток вечера и половину ночи просматривал его слайды на гладкой белой стене гостиной.　

Его талант не имел себе равных. Раньше я видел отдельные его фотографии, разбросанные в книгах, журналах и газетах. Теперь, когда они предстали перед моими глазами все вместе, я снова и снова испытывал глубокое потрясение цепкостью его видения мира. Он, словно художник, запечатлел самую суть схваченного мгновенья, ничего не упуская и не обременяя снимок лишними деталями. Настоящий мастер.　

Здесь были лучшие его фотографии со скачек. Десятки портретов: несколько павильонных, но в большинстве своем — репортажные. Во всех них Джорджу удавалось запечатлеть мимолетное выражение душевного состояния.　

Франция, Париж, Сен-Тропе, велогонки, рыболовецкие доки. Трудно было представить, что эти снимки и фотография той парочки в «Лапэн д'Аржан» сделаны одним человеком.　

Закончив просматривать третий ящичек, я отложил его в сторону и стал думать о том, каких фотографий Джордж не делал.　

Ни в одном из его ящичков не было ни одной фотографии с изображением войн, восстаний или других ужасов жизни: изуродованных тел, голодающих детей, казней или взорванных автомобилей.　

То, что в течение нескольких часов вспыхивало у меня на стене, сатирически обнажало суть реальности. Тут ни убавить, ни прибавить — и, наверное, Джордж сам так чувствовал.　

И вдруг я осознал, что больше никогда не буду смотреть на вещи прежними глазами: неожиданно мир, увиденный острым взглядом Джорджа, заполнил все мое существо. У меня было такое чувство, словно мне дали под дых. Единственное, чего не было у Джорджа, — это сострадания. Его фотографии были великолепны: они проникали в самую суть вещей, показывали мир, какой он есть, ничего не приукрашивая и не добавляя, но в них не было доброты.　

И еще, насколько я мог судить, ни одну из них нельзя было использовать с целью шантажа.　

Утром я позвонил Мари Миллейс и сказал, что все в порядке. В ее голосе послышалось облегчение — значит, сомнения по поводу непричастности Джорджа у нее все-таки были, — однако она поняла, что выдала себя, и постаралась немедленно это скрыть.　

— Ну, конечно же, я была уверена, что Джордж не стал бы этого делать… — пояснила она.　

— Ну разумеется, — согласился я. — Как мне быть с фотографиями?　

— О господи, ума не приложу! Хотя, наверное, теперь никто не попытается их украсть! — Я с трудом разбирал ее невнятные слова. — Как, по-вашему?　

— Не знаю, — ответил я. — Наверняка сказать трудно. Ясно одно: пока существуют фотографии Джорджа, остаются и люди, которым, по той или иной причине, они могут внушать страх. Поэтому, думаю, опасность остается.　

— Но это значит… это значит…　

— Мне очень, очень жаль. Понимаю: это значит, что я согласен с полицейскими. Да, я тоже считаю, что у Джорджа в руках было нечто, представляющее для кого-то опасность. И это нечто отчаянно пытались уничтожить. Но, пожалуйста, не беспокойтесь, прошу вас! Что бы это ни было, все это, вероятно, сгорело в доме… так что теперь все кончено, — сказал я и подумал: «Прости меня, господи!»　

— О, боже… Джордж не делал этого… Я уверена…　

Ее дыхание вновь стало прерывистым.　

— Послушайте, — быстро сказал я. — Эти негативы… вы слушаете?　

— Да.　

— Думаю, теперь лучше всего будет положить их куда-нибудь в холодное место. А когда вы поправитесь, сможете нанять агента и устроить выставку фотографий Джорджа. Коллекция в самом деле восхитительная… Это будет дань его таланту, а вы получите кое-какие деньги… И, кроме того, покажете тому, кого тревожат фотографии Джорджа, что… беспокоиться нет причин.　

Наступило молчание. В трубке было слышно только ее дыхание.　

— У Джорджа никогда не было агента, — наконец сказала она. — Где же я его найду?　

— Я кое-кого знаю. Могу вам дать координаты.　

— О… — Голос ее был чуть слышен, и вновь наступила долгая пауза. Потом она сказала:　

— Я знаю… что прошу слишком многого… но, может быть, вы могли бы… найти место негативам? Я могла бы попросить Стива… но мне кажется, вы лучше знаете… что делать.　

Я тоже так считал. Повесив трубку, я завернул три ящичка в полиэтилен и отнес их к местному мяснику: в его большом камерном холодильнике уже хранился мой собственный ящичек. Он с радостью согласился поставить туда же и эти три ящичка, запросил сносную арендную плату и дал расписку.　

Вернувшись домой, я взглянул на негатив и фотографию, на которой Элджин Яксли беседовал с Теренсом О'Три, и стал думать, что с этим делать.　

Если Джордж выманил у Элджина Яксли все прибыли от аферы с убийством лошадей — а судя по всему, так и было, если вспомнить уныние Барта Андерфилда и исчезновение самого Яксли со скачек — значит, именно Элджин Яксли тот человек, который теперь отчаянно пытается найти фотографию, прежде чем это сделает кто- нибудь другой.　

Допустим, я передам фотографию и докажу, что Элджин Яксли организовал ограбление, избиение Мари и поджог — что тогда? Он вновь предстанет перед судом по обвинению в тягчайших преступлениях, и его смогут упечь в тюрьму практически по любой статье, в том числе и за то, что он давал ложные показания под присягой и нагрел страховую компанию на сто пятьдесят тысяч.　

Справедливость восторжествует, но… Джорджа Миллейса объявят шантажистом, а каково будет Мари? Разве ей станет легче, если она сама, а заодно все друзья и знакомые узнают, что ее муж — негодяй! К черту такую справедливость!　

Я вложил негативы в конверт, приклеенный на обороте паспарту передержанной фотографии, и сунул ее назад в оранжевую коробку, которая все еще лежала на кухонном столе. Увеличенный отпечаток исчез в одном из ящиков бюро, где я хранил документы.　

Никто не знает, что они у меня. Никто не догадается прийти ко мне, не ограбит и не подожжет мой дом. Никто не изобьет меня. Отныне ничего не случится.　

Я запер дом и поехал в Кемптон скакать на Тишу и Точиле. Дорогой мне предстояло обдумывать не менее скользкий вопрос: что делать с Виктором Бриггсом?　

Глава 7

Имя Айвора ден Релгана вновь было у всех на устах. Более того, сегодня он лично присутствовал на скачках. Я увидел его у выхода из весовой, как только приехал в Кемптон: он беседовал с двумя журналистами.　

Он вряд ли выделял меня из толпы; но для меня, как и для всех, кто связан с конным спортом, Айвор ден Релган гляделся плевелом в пшенице, и я всегда безошибочно узнавал его.　

Дорогое цвета охры пальто из мягкой шерсти было застегнуто на все пуговицы и перехвачено поясом, седеющие волосы аккуратно причесаны — плотный, сильный мужчина, он с вызовом глядел на толпу и ждал, что окружающие заметят его присутствие. Многим импонировала его самоуверенность, но у меня, сам не знаю почему, она вызывала неприязнь, и я инстинктивно сопротивлялся исходящему от него мощному ощущению напора.　

Мне ужасно не хотелось попадаться ему на глаза, но когда я поравнялся с ними, один из журналистов вдруг крепко схватил меня за руку.　

— Филип, — сказал он, — вот ты нам скажи, ты ведь спец по части фотографии.　

— Что? — спросил я, остановившись, но всем своим видом показывая, что спешу.　

— Как ты фотографируешь дикую лошадь?　

— Навожу на резкость и щелкаю, — шутливо ответил я.　

— Да нет же, Филип, — раздраженно сказал он. — Ты ведь знаком с мистером ден Релганом?