Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя - Аксеничев Олег - Страница 11

А что ему делать? Говорить, что негоже в святом месте не то что смеяться, голос повышать? Можно подумать, опричникам это не ведомо. Или промолчать... Выбирая не гордость, но спокойствие? Безопасность. Вдруг пронесётся гнев Божий и не тронут монастырь царёвы слуги?

   — Ну, — протянул опричник, — рассказывай, сын боярский, как службу несёшь.

   — Со строгостью, как и приказано, — выпалил Кобылин.

«А ведь боек, — оценил боярин, — за словом в карман не лезет. Просто ума недалёкого человек, не всегда слово нужное разыскать в голове может. Вот и молчит, не от страха, от скудоумия».

   — Вот и говори, что значит «со строгостью»...

Но договорить вопрос опричник не успел. От ворот послышалось ликующее:

   — Едет!

По волжскому льду к монастырю мчался царский поезд. Сани и возки, оставляя за собой белёсые облачка потревоженных снежинок, вытянулись в длинную линию. Вокруг обоза пастухами вились всадники-опричники — тёмные, как их дела, и царские телохранители-рынды[12] в серебристых кафтанах-терликах. На груди терликов золотыми нитями были вышиты двуглавые орлы — герб Византии, перешедший Руси в приданое при Иване Третьем вместе с его женой, принцессой Софьей Палеолог.

Замыкали процессию конные стрельцы под белым знаменем и в белых же кафтанах. Обычно они несли охрану на дорогах, ведущих в Александрову слободу, где большую часть года жил царь. Но — где царь, там и служивые, вот так стрельцов занесло под Тверь.

Монахи снова затянули пение. Игумен, явно волнуясь, подошёл ближе к воротам, прижимая к животу икону, необходимую для благословения великого гостя.

Степан Кобылин старался слиться со стенами братской. Хоть как-то отдалить время встречи с грозным государем... А может, и вовсе пронесёт, и не вспомнит о нём Иван Васильевич?

Не жди от высших милости — жди обиды: так жил сын боярский Макшеев-Кобылин. И, что обидно, часто бывал прав в своих опасениях. Эх, жизнь наша... Кем придумана, почему такая? Неужели и правда Господь на Русь прогневался?

Кроме рынд и царских саней, никто через ворота монастыря не проехал. Исполняя данный заранее приказ, стрельцы растянулись цепью вдоль стен, а опричники перекрыли ворота. Живой замок — он самый надёжный.

Острый слух Андрея уловил иноземную речь. Опричники у ближних ворот перебросились между собой несколькими фразами на немецком.

«Какие люди пожаловали», — удивился и боярин Умной, узнав Элерта Крузе, ливонца, уже несколько лет служившего русскому царю. Других боярин не признал, но поведение сразу выдавало в них иноземцев.

Опричник, простоявший весь путь на запятках царских саней, соскочил в снег, подбежал сбоку, чтобы помочь Ивану Васильевичу сойти к ожидающим его монахам.

И боярин, и Молчан узнали в опричнике хорошо известного и за пределами Александровой слободы Григория Ивановича Скуратова-Бельского. К нему уже давно прикипело прозвище Малюта, на него он и откликался, когда заговаривали люди высокого звания. Стало быть, Умному — можно, а вот Андрею — спаси и сохрани Господь, поскольку никто иной уже не спасёт.

Царь Иван Васильевич, как и Малюта, был одет в дорожную шубу, бедную и неброскую. Разодетые рынды, тем не менее, не могли затмить государя. Рослый, с могучими плечами кулачного бойца или воина, он выделялся бы в любой толпе.

А не ростом, так взором.

Глаза царя, тёмные, широко раскрытые, одновременно притягивали и отталкивали. Глаза умного и безумца — как их описать?

Перекрестившись на икону, царь кивнул игумену, скользнул взглядом по рядам сжавшихся от страха иноков, спросил в пустоту:

   — Где он?

   — В братской, — принялся кланяться игумен, прекрасно понимая, что царь приехал ради встречи с опальным митрополитом. — Вот туда пожалуй, государь.

Иван Васильевич проследил за рукой игумена.

Стоявший в дверях братской боярин Умной склонился в низком поклоне. Остальные встали в снег на колени.

   — Спаси и сохрани, Господи! — услышал позади себя боярин.

Чего ж так боится соглядатай? Или на самом деле плохо службу исполнял?

Чувство страха перед властью... Мы же хищники, чувствуем опасность не разумом — шкурой.

   — Исполнил ли мою просьбу, боярин? — спросил царь, подойдя поближе.

Голос Ивана Васильевича был негромок и обманчиво мягок.

   — Сказал обо всём, что ты, государь, повелел, — заново поклонился Умной-Колычев.

   — А как митрополит к словам моим отнёсся — Бог ведает, не так ли?

Усмешка получилась у царя горькой.

А боярин был готов поклясться, что Малюта Скуратов сжался, как соглядатай Кобылин. Не от слов даже, от поворота головы государя, от ожидания, что сейчас царь обернётся и что-то скажет.

Непонятное что-то происходило на глазах Умного. Или и Малюта знает, что с Филиппом поступили неправедно?

   — Проводите нас, — сказал Малюта.

Уже и Андрей Молчан заметил, что опричник не приказал, а попросил. Словно не уверен в своих силах и во власти.

Зашевелился соглядатай, готовый провести государя и его слугу в келью к Филиппу. Но царь, так и не обернувшись к дверям братской, окаменев, рассматривал коней опричников, загодя взявших монастырь под стражу.

   — Что это? — спросил государь, указав не пальцем, но движением редкой клиновидной бороды на свисавшие с седельных лук промёрзлые собачьи головы.

   — Через Тверь проезжали, — заговорил один из опричников, тот, что спрашивал Кобылина — очевидно, главный. — Так собаки от ворот прямо на коней кидаться начали, за ноги их хватать. Вот мы и... отделали их... Прости, государь, сейчас снимем[13]!

   — Не надо, — покачал головой царь. — Не надо. Всё к одному. Вижу руку Твою, Господи!

Перед скорым уже вторым пришествием Иисуса Христа будет, как сказано в Апокалипсисе, царство Антихриста. Войском его верховодить призваны Гог и Магог, и будут в этом войске люди с пёсьими мордами. Опричники, прицепившие отрубленные собачьи головы к сёдлам своих коней, не могли, конечно, знать, насколько глубокий смысл был в их поступке. «Христиане одолеют нечистого», — вот что прочёл царь в деяниях опричников.

Осенив себя крестным знамением и справившись с неуверенностью, Иван Васильевич тронулся к услужливо распахнутым перед ним воротам в братскую. Малюта шёл первым, принимая на себя возможный первый удар неведомого врага, боярин Умной замыкал шествие. Андрея перед воротами придержал за рукав опричник.

   — Не ходи, государь не велел...

На морозе остался и Кобылин, утирая текущие со лба капли пота.

А незваные гости уже входили в узкий коридор, посредине которого виднелась дверь. За ней, как узнал незадолго до этого Умной-Колычев, была лестница в подклеть, туда, где келья с опальным митрополитом.

   — Здесь погляди, боярин, — не оборачиваясь, проговорил царь.

Малюта с поклоном открыл негромко скрипнувшую дверь, пропустил Ивана Васильевича вперёд. Снял со стены небольшой светильник, бережно подсвечивая путь своему государю.

Последнее, что увидел боярин за закрывающейся дверью, были две тени, метнувшиеся под потолок, искажённые, как тела после дыбы.

Теням было больно. Очень больно.

Неужели им передались чувства хозяев? Тогда в каком же аду жил царь, государь и великий князь всея Руси и его подручные?

И в каком аду жил сам князь и боярин Умной-Колычев последние годы? Тоже ведь — слуга царский...

Боярин со слугой не ошиблись.

У ворот монастыря на страже были на самом деле опричники из ливонцев. Угодившие несколько лет назад в плен к русским, они, нисколько не переживая, сменили не только Родину, но и веру, легко став православными. И теперь подвизались то по делам Посольского приказа, ведя переговоры с бывшими соратниками, то, как и сейчас, сопровождая царя в поездках по стране.

Иоганн Таубе и Элерт Крузе предали и продали всех и всё, что смогли. И сейчас пытались обеспечить себе зажиточное будущее на новых землях с новым господином.