Бремя государево (сборник исторических романов) - Лебедев Михаил Николаевич - Страница 65

А когда караульные хватились, было уже поздно отбивать нападение. Москвитяне лезли на валы, приставляя к ним длинные сучковатые жерди, служившие им вместо лестниц… Ужас обуял пермян, сразу же бросившихся бежать к городским воротам, где гудела тысячная толпа их товарищей…

— Становись в ряды! Становись в ряды! — командовал Бурмат, махая в воздухе обнаженным мечом, чтобы придать бодрости ратникам. Десятники сновали в толпе, стараясь найти своих людей и привести их в должный порядок. Сам Мате не растерялся и резко выкрикивал с высоты ворот, где он стоял:

— Не робейте, друзья мои, не робейте! Живо мы москвитян книзу собьем, завалим их камнями да бревнами!.. У нас камней да бревен хватит, чтобы их давить! Знай только скатывай с горы!..

— Вперед! За мной! — рявкнул Бурмат и, мысленно призывая на помощь Бога христианского, побежал к тому месту валов, где, по словам оплошавших караульных, налезали хитрые враги.

Ратники повалили за любимым воеводой, решившимся лучше умереть на месте, чем отдаться врагу без сопротивления. Мате и остальные воеводы следовали за ним по пятам, безмолвно согласившись между собой делать то же самое, что будет делать покчинский военачальник. У всех мелькала в голове тревожная мысль:

«Успеем ли? Успеем ли? Не завладеют ли враги валами и частоколом?..»

— Поздно, поздно! — вырвалось у Мате, когда на глазах у всех перемахнуло через частокол с наружного вала внутрь крепости несколько человеческих фигур, в которых нетрудно было узнать москвитян.

И вдруг, точно по волшебству, множество вражьих воинов посыпалось с высоты частокола, видимо поднимаясь на него с той стороны на плечах друг у друга, что было проделываемо с замечательною ловкостью и легкостью. Раздался грозный клич: «Москва! Москва!» — и перед пермянами в одну минуту выросла стена мужественных противников, ощетинившихся бердышами и копьями.

Это произошло до того быстро и неожиданно, что пермяне опомниться не успели, как на них посыпались сотни стрел, со свистом рассекающих воздух. У Бурмата екнуло сердце. Положение было не из радостных. Москвитяне до-брались-таки до городка, гордившегося своею неприступностью. Защитники не помешали им подняться на валы и перелезть через частокол, увлекшись своим торжеством над частью московского войска. И горько же, горько стало на душе у покчинского воеводы, когда он глянул вперед и увидел, что число неприятеля все увеличивалось и увеличивалось. Доносились злорадные возгласы, доказывающие о твердом намерении нападающих биться с защитниками не на жизнь, а на смерть… И вдруг точно волна какая захлестнула Бурмата. В глазах у него потемнело от внезапно нахлынувшей злобы, ярости и отчаяния. Рука его судорожно сжала рукоятку меча, которым он потряс в воздухе. С губ сорвался бешеный возглас:

— Ах, антусы! Надсмеялись они над нами, как над ребятами малыми! Но мы с ними померяемся еще силами! Эй, други мои, вперед, кто родину свою любит! А если кто назад побежит, голову с плеч тому! Убью я человека такого, как собаку поганую!..

— Вперед, вперед! — подхватил Мате, увлеченный примером Бурмата. — Неужто народ мой отстанет от меня, от князя своего?

— Вперед, братцы! — повторили остальные воеводы и устремились на толпу москвитян, стараясь не отстать от Бурмата, который положительно летел на неприятеля, позабыв даже думать о том, следуют ли за ними его воины.

Но воины следовали за князем и за воеводами замечательно дружно, потрясая своими топорами, ослопами и рогатинами, с которыми они ходили на медведя. Слышались горячие возгласы: «Умрем, а не покоримся врагу!» Но большинство людей бежало только из боязни перед строгими воеводами, от которых нельзя было отстать.

И вот они столкнулись с москвитянами, встретившими их мечами и копьями… Стукнула сталь о сталь, звякнуло железо о железо, — закипела кровавая сеча, разразившаяся, как грозный ураган смерти, внутри укреплений Изкара, битком набитых в эту минуту и защитниками, и недругами их. Бурмат положительно остервенел, разя неприятеля направо и налево, топча ногами валившихся на землю врагов, пытавшихся померяться с ним силами. Голова его была закрыта стальным шлемом, лицо защищено опущенным забралом, грудь, плечи и все туловище облегала дорогая кольчуга, которую не пробивала ни стрела, ни сабля. Москвитяне просто зубами скрежетали от ярости, видя неуязвимость пермского витязя, являвшегося предводителем изкарской рати.

— Руби! Коли! Бей его, сына собачьего! Только один он и лупит нас в свою голову!.. — слышались голоса, но Бурмат продолжал работать мечом, ведя за собой толпы своих ратников, воодушевлявшихся его примером.

Князь Мате и остальные воеводы бились тоже в передних рядах, но, конечно, далеко им было до Бурмата по храбрости, проявленной последним на глазах у всех. Мате, не отличавшийся большою силою, крепко вспотел и устал, махая тяжелым длинным мечом, не соответствующим его малому росту. Москвитяне уже наградили его несколькими ударами по голове и плечу, но, благодаря хорошим доспехам, он оставался невредим, хотя тупая ноющая боль чувствовалась у него от полученных ударов… Воеводы Коч, Зыран и Мычкын, следуя за Бурматом, не забывали, однако же, наблюдать за своими людьми, валившими за ними густою нестройною толпою. Ратники сначала бодрились, кидаясь на неприятеля с видом разъяренного медведя, но потом некоторые начали пятиться назад, стараясь вытолкнуть вперед ближайших товарищей, а самим спрятаться за их спинами. Это было замечено Зыраном, который до того рассердился на таких трусов, что бесцеремонно схватил за шиворот одного из них и швырнул прямо в лицо москвитянам, которые моментально изрубили в куски бедного пермяка, павшего искупительной жертвой своего малодушия.

— Всех вас на вражьи мечи перебросаю, ежели пятиться вы станете! — зыкнул Зыран и, подавшись назад, начал следить за ратниками, которые опять приосанились, чувствуя на себе строгие взоры быстрого на расправу воеводы.

А битва кипела и кипела, наполняя окрестности шумом и гамом голосов, стонами раненых и умирающих, лязгом и стуком оружия, мелькавшего над головами сражающихся. Москвитяне рвались вперед, но пермяне стойко держались на месте, подкрепляемые неутомимым Бурматом, бросавшимся всегда туда, где грозила главная опасность.

Потери с обеих сторон были немалые. Раненые и убитые валялись целыми грудами по земле, где их немилосердно топтали ногами, не разбирая кто свой, кто чужой. Заботиться о бедных страдальцах в разгар боя было некому. Живые думали только о том, как бы более вреда нанести противнику, который, в свою очередь, конечно, думал то же. О раненых же и убитых в те времена вспоминали лишь тогда, когда битва приходила к концу и победитель освобождал поле сражения.

Неизвестно, на чьей стороне оказалась бы победа, если бы на пермян не обрушились отборные латники, подоспевшие снизу на место свалки. Это были сильные рослые люди, с широкими богатырскими плечами, покрытыми тяжелыми доспехами. Оружие у них было под стать внушительной наружности, устрашающей уже одним своим видом. Мечи были длиною чуть не в два аршина, являясь, однако же, легкою игрушкою в руках, которой они вертели как перышком. Копья были такой толщины, что казались настоящими жердями, срубленными нарочно для того, чтоб дать возможность силачам пугать ими своих недругов. Щиты, раскрашенные в яркие цвета, закрывали витязей от колен до плеч, усиливая их неуязвимость, обусловленную стальными шеломами и панцирями.

— Москва! Москва! — заревели латники дикими, страшными голосами и ринулись на озадаченных пермян, не ожидавших нападения таких великанов.

Бурмат сразу сообразил, что не справиться им будет с подобными богатырями, подготовленными, вероятно, для решительного удара. Сердце в нем дрогнуло и упало, лишив твердости его сильную, но уже уставшую руку. Он оглянулся на своих ратников и хотел крикнуть что-то задорное, ободряющее, но в эту минуту здоровенный московский витязь, изловчившись, нанес ему такой сильный удар по голове, что шлем его разлетелся на несколько частей — и храбрый покчинский воевода без чувств повалился наземь, оглушенный полученным ударом…