Первое дело при Красном - Попов Андрей Иванович - Страница 23

Дивизионный генерал Э.-М.-А.Ш. Нансути (1768–1815)

Между тем Паскевич, выступив из Смоленска, «встретил в 3 верстах адъютанта генерала Неверовского и пять батарейных орудий, спасшихся от неприятельской кавалерии. От адъютанта узнал я, что Неверовский действительно потерял половину людей, но отступил в порядке и находится в 6 верстах».{108}

Перейдя через речку у Мерлино, русские продержались здесь до наступления ночи. Фляйшман с горечью констатировал: «К стыду нашего командира и к высшей славе неприятеля, ускользнул, в конце концов, с помощью наступившей ночи, остаток русской пехотной колонны почти в 3000 человек, из которых, строго говоря, ни один не должен был ускользнуть, если бы атаки осуществлялись с благоразумием и рассудительностью». Очевидно, ещё до полуночи Неверовский написал Багратиону из Корытни: «Я с отрядом моим отступил к станции Корытно». Тогда же Глебов получил извещение Неверовского о том, что он «отступил от Красного до Корытна». На другой день, 3/15 августа Глебов донёс Багратиону из Катыни, что «Неверовский с отрядом от Красного отступил вчера к вечеру в Корытну, а сегодня из Корытной по утру к Смоленску». Таким образом, за ночь Неверовский отошёл ещё на 19 вёрст до оврага, находившегося у речки Ясенной. Утром Неверовский сообщил: «Отступил я к Корытне и сего числа пришел в селение Ясенное, оставив в Корытне для наблюдения казачьи полки. В Ясенной получил первое известие от господина ген[ерал]-лейт[енанта] Раевского, что он с корпусом своим… идет на подкрепление вверенного мне отряда».

На рассвете майор Пяткин был послан Раевским в Смоленск, где «узнал от казаков, прибывших туда с вьюками, что отряд Неверовского, будучи окружен огромными массами неприятельской кавалерии, подвергся совершенному истреблению». С этим неприятным известием Пяткин возвратился к генералу. Сам Раевский пишет, что направил адъютанта, чтобы получить информацию, но затем явился кто-то, ни имени, ни звания которого он не запомнил, и сообщил, что «Неверовский со своей дивизией истреблён (etait extermine)». Раевский не поверил этому сообщению и поехал спросить совета у генерала Л. Беннигсена, находившегося в Смоленске. Тот подтвердил ему лживость этого известия, но указал на опасность его положения и рекомендовал оставить артиллерию на северном берегу Днепр. Не послушавшись этого совета, Раевский прошёл через Смоленск и расположился в 1–2 верстах перед городом.

Паскевич вспоминал: «В семь часов утра я соединился с Неверовским и сообщил ему приказание корпусного командира передать мне командование авангардом, а ему присоединиться к корпусу. Войска мои заняли позицию за оврагом». Михайловскому-Данилевскому Паскевич сообщил: «Совершив подвиг и соединясь со мною, Неверовский предавался совершенному отчаянию. Он думал только о понесенных nomepях, и я не мог утешить его, сколько ни повторял ему, что его отступление было не поражение, но торжество, соображая несоразмерность сил его с силами Мюрата».{109}

В 7 часов утра 15 августа с бивака у Мерлино Мюрат написал: «Неприятель ночью продолжил своё отступление. Рекогносцировки ничего не обнаружили. Я двинусь маршем в восемь часов утра. Необходимо дать это время войскам, которые всю ночь с 13 на 14 прошли на конях и которые сражались вчера до девяти часов вечера». Между тем Наполеон утром выехал из Россасно в Красный, куда было приказано выступить и гвардии. «По пути, — вспоминал Коленкур, — он получил сведения, что завязался бой между кавалерией и русской дивизией, которой… было поручено прикрывать Красный. Он помчался туда галопом, но вскоре узнал, что бой уже кончен, и встретил неприятельские орудия, отбитые нашими войсками и сопровождаемые храбрецами, захватившими их. Каждый из них получил значительную денежную награду, а орудия были переданы гвардии, которой было поручено хранить эти первые трофеи кампании. Согласно донесениям, полученным императором, русская дивизия… держалась хорошо, образовала несколько каре и доблестно защищала свои орудия и свои позиции. Прорвать каре не удалось…, при отступлении дивизия потеряла семь орудий. Выдержка ее была такова, что она дождалась вечера и воспользовалась дефиле, которые и спасли ее от полного разгрома… Сведения, полученные от нескольких раненых русских, взятых в плен, положили конец всяким сомнениям императора и подтвердили ему факт передвижений генерала Барклая де Толли на правом берегу… Всем корпусам было приказано ускорить свое движение на Смоленск».{110}

Фляйшман вспоминал, как утром 15 августа им сообщили, что Наполеон произведёт смотр войскам, а вюртембергская батарея должна будет при его появлении произвести 12 выстрелов. «Мы были готовы, когда в 9 часов император показался на возвышенности. Мы начали стрелять, но в тот же момент к нам подскакали несколько офицеров из свиты императора и прокричали: “Не стрелять, император это запретил!”. Мы прекратили. Когда он проезжал мимо нас, то остановился и спросил маршала: “Это батарея генерала Бёрманна?”. “Да, Сир”,- ответил герцог. Он поскакал далее и ещё некоторое время говорил с ним. Вскоре после этого маршал возвратился к нам, встал перед фронтом и сказал: “Император поручил мне передать вам своё удовлетворение; он надеется, что вы и впредь сохраните и увеличите славу, которую вы приобрели своим прежним поведением”». Кёних также пишет, что «в свой день рождения Наполеон проскакал через поле боя и велел, в частности, через маршала Нея, от которого я держался на некотором удалении, похвалить командира нашей конной батареи капитана Брайтхаупта, который, если я правильно помню, получил офицерский крест [ордена] Почётного легиона». Майор гвардейской артиллерии Ж.Ф. Булар, канонирам которого было поручено отвезти захваченные у русских орудия, вспоминал: «Были слышны полковые оркестры и 100-орудийный салют вдоль линии. Наполеон заметил, что они не могут позволить себе так растрачивать порох, но улыбнулся, когда Мюрат ответил, что он был взят у русских».

Капитан А. Бялковский видел французских драгун, сопровождавших взятые орудия и русских пленных. Гвардия в тот день подходила к Красному. Капитан Л.Ф. Фантэн дез Одоар записал в дневнике: «Вчера это место было театром довольно кровопролитного боя, судя по трупам, разбросанным по улицам и по дорогам. По этому случаю Красный был разорён. Две его греческие церкви также разграблены, но к счастью ещё стоят, будучи загромождены мёртвыми и ранеными русскими и французами, нагромождёнными вперемешку. Я нашёл хоры одной из них занятыми кучей русских музыкантов, изрубленных накануне в центре одного из их разбитых каре. В момент катастрофы эти несчастные напрасно позаботились поднять в воздух свои инструменты, чтобы засвидетельствовать своё безобидное предназначение; сабли наших безжалостных кирасир тем не менее опустилисъ на них, и все они были более или менее покалечены». Главный хирург армии Д.Ж. Ларрэ также упоминает брошенных в Красном русских раненых. «С нашей стороны, — пишет он, — мы имели пятьсот, почти все поражённые ударами холодного оружия. Я оставил в этом городе много санитарных офицеров, чтобы обслуживать госпиталь, который был учреждён там».{111}

Бригадный генерал Э. Бордессуль (1771–1837)

Бригадный генерал Ж.-С. Домон (1774–1830)

В 14 часов Неверовский явился к Раевскому. Последний вспоминал: «Он сообщил мне, что прибыл со своей пехотой, потеряв несколько орудий, что он оставил своих казаков на аванпосту в семи-восьми верстах от города, что противник остановился, чтобы переночевать, и что он имеет большие силы». По словам Паскевича, «в 4 часа пополудни показались неприятельские фланкеры, а потом его авангард». В 17 часов Раевский услышал выстрел из пушки, и вскоре к нему явился казачий офицер с сообщением, что противник идёт на Смоленск и аванпост отступает перед ним. Вечером огромные массы кавалерии Мюрата развернулись перед корпусом Раевского и расположились на ночёвку.{112}