Бальзак - Цвейг Стефан - Страница 4

В эти годы Бальзак приобретает те энциклопедические сведения во многих сферах жизни, которые так изумляют читателей в его зрелых романах.

Не прослеживая внутреннего роста молодого писателя в этот трудный и опасный для него период, Цвейг подчеркивает здесь главным образом то, что ему кажется особенно важным: «Стихийная сила, стиснутая, скованная, задыхающаяся от собственного избытка, жаждет освобождения». Бальзак рад бы применить ее, но сила не может пробиться, мешает робость, привитая родительскими стараниями. Общее освещение этого периода жизни молодого Бальзака при всей живописности все же односторонне.

Следующий жизненный этап. «Коммерческая интермедия», как называет его Цвейг. Оставив «черные романы», Бальзак с головой бросается в омут предпринимательства. «Эти три года научили его видеть реальный мир. К воображению юного идеалиста прибавилась ясность реалиста», – справедливо заключает Цвейг, рассказав о злоключениях незадачливого типографа, изобретателя, коммерсанта.

Но дальше в ткани жизнеописания ощущается значительный пробел. Только ли горький личный опыт в сфере буржуазного предпринимательства был причиной дальнейшего движения писателя? Откуда пришел к Бальзаку замысел романов из истории Франции? Где почерпнул он взгляд на современность как на живую историю? На эти вопросы биограф не дает убедительного и полного ответа.

А ведь конец 20-х – начало 30-х годов – решающая пора для созревания Бальзака, как и многих его сверстников и современников – писателей, художников, ученых, общественных деятелей

Канун июльской революции. Кругом все кипит. Режим феодальной реставрации сковывает силы прогресса, тормозит движение общества. Протест нарастает со всех сторон. Пахнет порохом в рабочих предместьях. Оживают призраки первой революции. На тайных сходках звучат речи о республике. Все острее интерес к социальным вопросам. Мечты и проповеди Сен-Симона и Фурье воспламеняют умы и сердца. И в тайных обществах, и в литературных салонах, и в кабачках предместий, и в мастерских художников – всюду споры, поиски, битвы идей. И в искусстве назревает переворот. Уже появилось предисловие Гюго к «Кромвелю» – «скрижали романтизма». На всех перекрестках звучат песни Беранже.

В такой атмосфере делает Бальзак решающие шаги на литературном поприще. Из безыменного литературного поденщика он превращается в великого писателя. Уже накануне революции 1830 года он приближается к передовой линии литературных боев и сам участвует в них.

В 1829 году вышло два его произведения: роман «Шуаны» и «Физиология брака». Второе имело в Париже успех скандала. Бальзак приобрел известность в литературных кругах и уже не молчит, не робеет в салонах перед знаменитостями Нет, он яростно бросается в сложные споры о судьбах искусства. У него складываются свои эстетические принципы, и первый из них – верность действительности. Бальзак сам близок к романтизму, но всевидящим глазом он подмечает слабые и смешные стороны литературных бдений неистовых романтиков и через некоторое время остро и едко пародирует в газетном фельетоне эти «романтические обедни», где прославленные «мэтры» с придыханиями скандируют выспренние и туманные стихи, а поклонницы их закатывают глаза и подвывают в экстазе.

В день премьеры романтической пьесы Гюго «Эрнани» в театре бой, и Бальзак в армии защитников, в армии новаторов, атакующих замшелые устои искусства классицизма. Но как остро и метко критикует потом тот же Бальзак эту пьесу Гюго за ее погрешности против жизненной правды!

Внимательно следит молодой писатель за научным спором двух знаменитых физиологов – Кювье и Сент-Илера. Он на стороне Сент-Илера, отстаивающего идею единства организмов, связи между различными видами. Эти принципы близки Бальзаку, будущему исследователю тайн социального организма.

Обнаружить общие законы, управляющие обществом, потайные пружины его движения, понять, осмыслить живую историю, творящуюся на его глазах! Страсть первооткрывателя возрастает. На следующем жизненном и творческом этапе пафос познания в творчестве Бальзака перерастает в пафос обличения.

Революция 1830 года совершилась. По трупам бойцов июльских баррикад к власти подымается буржуазия; финансисты, денежные тузы становятся опорой трона короля-буржуа Луи Филиппа. Но та ли это революция, которой ждали? Нет, революция не завершена. Впереди еще баррикады Сен-Мери, восстания в Париже, в Лионе. Сотни памфлетов носятся во Франции, не прекращается брожение в массах.

Бальзак примыкает в это время к широкому народному фронту оппозиции против монархии Луи Филиппа. Он не республиканец, не революционер, но он патриот. Может ли он примириться с циничным хозяйничаньем финансовых воротил, власть которых опасна и враждебна интересам нации, развитию культуры? Блудный сын буржуазии отвергает торгашескую практику в сфере государственной жизни, он видит ее тлетворное влияние и в сфере частной жизни. Но Бальзаку внушает опасения и революционная самодеятельность масс. Способны ли они, далекие от высот культуры, к самостоятельному управлению страной? Мечущийся в противоречиях, Бальзак обращается к иллюзии, устремляет свои взоры к аристократии, к традициям и устоям прошлого и объявляет себя роялистом – сторонником низвергнутой династии Бурбонов.

Однако система его взглядов, по существу, далека от роялизма. Писатель мечтает о «новой аристократии» ума и таланта, о некоем соединении лучших сторон капитализма и феодализма, с добавлением к этой смеси чего-то нового, элементов будущего. Он создает утопию, в которой реакционные политические формы, устои монархии и католицизма, причудливо сочетаются со стремлением к прогрессу в областях материальной и духовной, с защитой и утверждением принципов высокой человечности. За роялистскими декларациями Бальзака кроется страстный протест против цинического царства торгашей с его волчьими законами борьбы всех против всех, с его убийственным, всепожирающим эгоизмом – первоосновой разрушительных страстей буржуазного человека.

И этот протест писателя, по существу, отражает все возрастающее недовольство широких народных масс. В нем слышатся отзвуки эпохи революционных потрясений. Этот протест становится все глубже и острее в годы появления на исторической арене новой социальной силы – пролетариата.

Бальзак так и не понял исторического значения этого класса – будущего могильщика капитализма. Для него пролетарии сливались с массой голодных и обездоленных бедняков, униженных и оскорбленных, страданиям которых он глубоко сочувствовал. И все же писатель сумел увидеть в современности лучших людей будущего – борющихся республиканцев. В этой прозорливости художника, в этой победе правды жизни над противоречиями мировоззрения Ф. Энгельс видел одну из величайших побед реализма Бальзака.

Но революции, политическая борьба, идейные поиски, вопросы мировоззрения – все это в книге С. Цвейга заглушено, прикрыто плотным, густым занавесом. Звуки уличных боев, призыв «К оружию!» не вторгаются в его повествование о жизни Бальзака. Внимание биографа приковано к событиям частной жизни писателя, к внутренним «движущим стихиям». «Воля разразилась», «его истинным гением была воля, и можно, если угодно, назвать случайностью или предназначением, что она разразилась в области литературы».

Спору нет. Воля Бальзака изумительна. Но едва ли это случайность, что «разразилась» она именно на том поприще, которое он избрал с юности. И разве одна его воля, одни «внутренние стихии» вели и вдохновляли его на литературный подвиг? Формирование воли, цели, замысла, лица художника не может быть понято вне общения его с «большим миром» – с жизнью общества.

Цвейг рассказывает о двух решающих открытиях, совершенных Бальзаком в первой половине 30-х годов, – гигантская работоспособность писателя и цель, на которую надо направить волю; биограф справедливо утверждает, что отныне Бальзак осознанно движется к намеченной цели, но тут же он перечит себе, говоря о настойчивом стремлении, «интимнейшем желании» писателя освободиться от своего предназначения.