Номер 11 - Коу Джонатан - Страница 12

Я нажала на ручку, повернула… и дверь, скрипнув, подалась.

Первым делом в нос ударила вонь – едкая, отдающая сыростью, плесенью и поднимающаяся откуда-то из самых глубин. В ней угадывался запах засохших объедков, гниющих фруктов и жареного лука – или просто чего-то жареного. Сильного отвращения, однако, вонь у меня не вызвала.

Отвращало другое – непроглядная тьма, открывшаяся мне, когда я глянула вниз. Что-либо различить в ней было совершенно невозможно. Левой рукой я нащупала то ли перила, то ли доску, прибитую к стене. Ступень, на которой я стояла, была бетонной. Оглянувшись напоследок туда, где в большой комнате Бешеная Птичья Женщина угощала нас чаем, – и я была бы не против, выйди она сейчас в коридор, чтобы выяснить, чем я тут занимаюсь, – я вздохнула и начала спускаться.

Чем ближе к подножию лестницы, тем более мертвящей казалась тишина и тем острее была вонь. Но, как ни удивительно, тьма впереди немного рассеялась. Вскоре я поняла почему: лестница упиралась в закрытую дверь, щель под которой слабо светилась. А значит, обитаем подвал или нет, свет там определенно горит. Впрочем, мы и сами вчера видели лампочку в узком низком окошке.

Я остановилась перед дверью, слыша, как бьется мое сердце, как дышат мои легкие, как кровь стучит в ушах. И больше ничего. Ни единого другого звука.

Я прижала ладонь к двери, толкнула – дверь медленно отворилась.

И опять раздался скрип, более громкий, чем когда я открывала дверь наверху. Но явно не достаточно громкий, чтобы потревожить того, кто сидел за столом посреди комнаты.

Я замерла на месте: за столом сидел труп очень пожилой дамы. Я видела ее со спины под резким электрическим светом, лампочка висела прямо над ней. Сквозь лохмотья рваной, ветхой кофты кое-где проглядывали остатки пожелтевшей плоти, с черепа свисали спутанные пряди тонких седых волос, а там, где они заканчивались, остро торчали лопатки. Я шагнула к ней через силу, едва не плача; в голове у меня помутилось, желудок стиснуло, к горлу подступала тошнота, и хотя я понимала, что она мертва, но от растерянности и отупляющего страха окликнула ее тоненьким голоском:

– Миссис Бейтс? Миссис Бейтс!

Труп, конечно, не шелохнулся. Я подошла поближе, и мне бросилось в глаза, что она сидит – точнее, ее усадили – не за обычным столом, но за карточным, с обтянутой зеленым сукном столешницей. Перед ней были разложены карты, как в игре «Пелманизм»[4], тренирующей память. Уже хорошо знакомые мне карты, с корявыми и слегка отталкивающими изображениями животных, были сгруппированы по парам: рыба с рыбой, тигр с тигром, змея со змеей. И только одной не досталось напарника – карте с гигантским пауком, что стоял на двух лапах, свирепо задрав остальные, словно вызывал кого-то на бой, а его брюхо лоснилось тошнотворным блеском. Паук дожидался, когда его спарят с пропавшей картой – той, что мы явились вернуть.

Оторвав глаза от этого мерзкого, но завораживающего рисунка, на который я смотрела из-за костлявого плеча покойницы, я осторожно подняла руку, прикидывая, осмелюсь ли я дотронуться до трупа. Не рассыплется ли мертвое тело в прах от моего прикосновения, пусть даже самого легчайшего? Не отвалится ли у него рука, подняв облако трухи и пыли, не загрохочут ли кости по полу? Как долго оно здесь находится? И до какой степени истлело?

Моя рука все ближе и ближе к острой лопатке.

– Миссис Бейтс? – снова пискнула я.

А затем, стоило мне коснуться ее…

…Стоило коснуться, как случилось нечто по-настоящему жуткое. Труп резко дернулся и вмиг ожил. Развернулся в кресле – и не голый череп увидела я, но пару вытаращенных в изумлении, безумных глаз. А потом и рот открылся, издав жуткий звук. Долгий, монотонный, будто крик животного, вой на одной ноте, исполненный страха и неразумения происходящего, и казалось, что вой этот никогда не прекратится. Хотя бы по той причине, что кричали двое, – разумеется, я тоже заорала во все горло, и, вероятно, пронзительность, громкость и внезапность моего вопля побудили «труп» вскинуть болезненно тощие руки к потолку, задев лампочку, и та принялась раскачиваться вперед-назад, вперед-назад, отчего перекошенное от испуга лицо (и это был мужчина, в чем более не оставалось сомнений) попадало то в яркое пятно света, то пряталось в тени, свет и тень, свет и тень, лампочка качалась, будто маятник, а мы двое, впившись друг в друга глазами, продолжали вопить что было мочи – до тех пор, пока на лестнице не раздались шаги, а когда я опомнилась…

10

…Когда я опомнилась, то обнаружила, что полулежу в самом удобнейшем на свете кресле, в комнате с естественным освещением и с одной стеной, целиком стеклянной, за которой раскинулся прекрасный обихоженный сад – с каменной изгородью, фонтанчиками и розовыми кустами. Где-то негромко звучала нежная музыка, что-то из гитарной классики. Рядом на низкой скамеечке сидела Элисон и держала меня за руку. Заметив на столике возле кресла кружку со свежезаваренным чаем, я сделала глоток. Чай был крепким, сладким и чудесным образом приводящим в чувство.

– Где я? – шепотом спросила я.

– В студии Фиби. Классно тут, да?

Сил у меня хватило только повторить:

– Фиби?

– Бешеная Птичья Женщина. Только мы больше не будем так ее называть. Ее зовут Фиби.

С трудом ворочая головой, я огляделась. В комнате было полно холстов, мольбертов, банок с красками и кистей. Также в комнате стоял обеденный стол – вдвое меньших размеров, чем в гостиной на первом этаже, – и за ним сидел мужчина из подвала; закутанный в одеяло, он играл все в ту же карточную игру.

– Кто это? – прошелестела я.

– Неизвестно. Но мы думаем, что его зовут Лю или типа того, а родом он из Китая.

Дверь отворилась, и в студию вошла Фиби. Мой взгляд скользнул по дверному проему, и я сообразила, что эта прекрасная, светлая, наполненная воздухом студия находилась за той второй дверью в коридоре, что была заперта. И лишь сейчас я вспомнила, как спускалась в темный страшный подвал. Я жадно отхлебнула еще чая.

– Как ты себя чувствуешь, Рэйчел? – спросила Фиби.

– Нормально, спасибо. – Неужели это та самая женщина, которую совсем недавно я боялась как огня? Она же такая милая и добрая.

– Глупенькая, не надо было тебе туда ходить. Вы перепугали друг друга до смерти.

Я улыбнулась:

– Да, вы правы.

Лю за столом радостно вскрикнул. Фиби подошла к нему взглянуть, как идет игра, положила руку ему на плечо и сказала:

– Вот здорово! Ни одной карты не забыл. Молодец! – и добавила, старательно выговаривая, несколько слов на китайском (надо полагать). Лю просиял. По меньшей мере трети зубов во рту у него не было, но улыбка все равно получилась хорошей.

– Вуа цуо дао лэ[5], – произнес он хриплым гортанным голосом.

– Он играет в эту игру вторую неделю, – пояснила Фиби, придвигая стул и усаживаясь между нами. – Я ему предложила, потому что, похоже, он потерял память, и я подумала, что, может быть, с помощью игры память вернется. Карты очень старые, остались от моих родителей. Страшноватые, конечно, но по крайней мере их легко запомнить.

– А… как же они оказались в лесу?

– Я не могу держать его все время взаперти, – сказала Фиби, – словно заключенного. В этом нет смысла. Пусть он здесь немного передохнет, окрепнет. Но никто не запрещает ему уходить и возвращаться когда вздумается. И однажды вечером он отправился в лес, а карты взял с собой. На самом деле он с ними не расстается. Но, видимо, заблудился, испугался и потерял карты.

Она улыбнулась, но, заметив вопросительное выражение на наших лицах, решила объяснить все по порядку:

– Я нашла его в лесу, дней десять назад, ранним утром. Он сидел под деревом и был так слаб, что едва мог передвигаться. И вид у него был такой, словно давно ничего не ел. Пойти со мной он отказался, и я принесла ему еды. Но он все равно меня боялся, вдобавок я ни слова не понимала из того, что он говорил, и от этого было не легче. Но мне хотелось ему как-то помочь. В полицию я не стала обращаться, вряд ли бы они ему посочувствовали. Люди в Беверли требуют от полицейских не давать спуску бродягам, и, полагаю, именно к этой категории они бы его причислили. Наконец я смекнула, что кое-что он все же понимает по-английски, и к полудню мне удалось уговорить его пойти ко мне домой. Сказала ему, что он может ночевать здесь некоторое время. По-моему, раньше – и не знаю, как долго, – он спал бог знает где, потому что от обычной комнаты с кроватью он шарахнулся. По вкусу ему пришелся только подвал, и я постаралась устроить там жилье для него: настелила половики, поставила раскладушку, стулья и принесла всякие мелочи, чтобы там было поуютнее. Вроде бы ему понравилось, там он и остался. Наверное, в подвале он чувствует себя в безопасности.