Азбука для двоих (СИ) - "Ie-rey" - Страница 24

Достало. Всё достало. И Чондэ — тоже.

========== - 17 - ==========

Комментарий к - 17 -

Добрый вечер, котички :)

С вами всё ещё я и события с поля боя)))

Ваша Бета

п.с. Для тех, кто читает и АР - глава завтра будет, сегодня я не успеваю даже сама её прочесть тт

п.п.с. Строки в тексте - перевод слов той самой песни Тони Ана с корейского, “Любовь ещё желаннее, когда она недостижима”

- 17 -

Чонин без спешки заправил белую ткань за пояс тёмных брюк и разгладил воротник свободной рубашки. Опустившись на стул, принялся зашнуровывать чёрные спортивные ботинки на удобной подошве, повторяя про себя строчки песни. Выпрямился, как закончил со шнурками, и придирчиво осмотрел собственное отражение в зеркале.

С гримом промашек не случилось, волосы лежали небрежно, но это вполне вписывалось в образ. И Чонин не волновался, хотя стоило бы. В танце он был уверен, а вот в песне — не очень. Но какой смысл волноваться о том, на что он почти не мог повлиять? Он всего лишь мог выйти на сцену и изо всех сил постараться спеть так, как надо. Просто представить, что он дома, совсем один, — и спеть. А после — станцевать.

— Нормально? — приоткрыв дверь и просунув в получившуюся щель голову, спросил Кёнсу.

— Вроде бы. А сам-то?

— Уже отстрелялся. — Кёнсу распахнул дверь пошире, зашёл и жестом попросил Чонина подняться, осмотрел после с головы до ног и обратно, улыбнулся и показал вскинутый большой палец. — Ты сегодня прямо по-особенному красивый. Костюм без претензии, но тебе очень идёт.

— Это повод для ревности? — пробурчал из коридора Чанёль и сунул нос в гримёрку. Оглядел Чонина и тоже засиял улыбкой. — Похож на принца из сказки. Тебе только льющего на голову дождя не хватает. Добавить дождь и нотку драматизма — и все нуны в зале твои.

— Да уж, спасибо. И что мне прикажешь с ними делать?

— Перестаньте уже, — возмутился Кёнсу. — Две минуты.

Чонин тут же развернул к себе часы, позабытые на столике, тихо выругался и помчался к выходу. У лестницы перепрыгнул через чьи-то сброшенные ангельские крылья, остановился на пятой ступеньке и ещё раз проверил обувь, затем уж выпрямился и замер на третьей сверху ступеньке, вслушиваясь в голос конферансье. Объявили его выход, и он двинулся на сцену. Без спешки шёл почти в полной темноте под короткий проигрыш к микрофону.

Так и было задумано. В полумраке петь получалось легче, как и представлять, что в зале он один. Над микрофоном горела всего одна лампа, и, оказавшись в столбе света, Чонин уже больше вообще ничего не видел за пределами сцены.

Он понятия не имел, где сидит Чондэ, да и пришёл ли тот. Просто неспешно и чётко проговаривал слова в первой части, перед припевом прикрыл глаза, запасаясь силами и смелостью. Честно говоря, он даже себя не слышал и понятия не имел, что у него получается и получается ли вообще. Чувствовал себя так, будто погрузился в подобие транса и выпал из реальности. Будто он вовсе сейчас на сцене не стоял, а смотрел на это со стороны с заложенными ватой ушами.

Не то чтобы он боялся петь так же, как и раньше. Скорее, он смирился с неизбежностью. Он не мог отменить занятия вокалом, а Чондэ всё же верно тогда сказал — без вокала попасть на сцену будет непросто. Но Чонин хотел попасть на сцену. Он хотел этого больше всего на свете. И если ради этого ему пришлось бы петь… Он мог это сделать. Если ради этого ему требовалось чем-то пожертвовать, он тоже мог это сделать. И если ради этого…

Если ему требовалось ради сцены отказаться и от тех чувств, что он испытывал к Чондэ… Пусть будет так.

Сейчас на сцене в столбе робкого света он не пел — он отказывался от любви, сжимая влажными от пота ладонями микрофон, и надеялся, что Чондэ поймёт его правильно. Потому что в этом всегда был здравый смысл. Он всего лишь студент с не лучшей репутацией, не внушающий Чондэ особого доверия. И Чондэ честно говорил Ча Хагёну, что он влюблён в голос Чонина. Только-то. Но Чонин — это больше чем просто голос*.

Танцевал Чонин уже под светом пяти ламп и делал то же самое — отказывался. Как в песне.

Моя надежда всё обрести растаяла бесследно —

От тебя веет холодом без намёка на чувства.

Всё, что есть у меня, лишь эта мечта —

Любовь, которую ты не можешь мне дать, —

Искренняя, чистая, желанная и самая прекрасная.

Да, я всё понял. Любовь — это не то, что ты прячешь от меня,

Любовь — это то, от чего ты отказываешься.

И, как в песне, это было его “прощай”. Он пока ещё не знал наверняка, сможет ли отпустить, забыть и жить дальше без мыслей о Чондэ, но его переполняла решимость попытаться.

Ведь моя любовь словно неудержимое сияние,

Словно прекрасная бабочка,

Так легко поднялась в небо и улетела прочь, —

Ведь я не могу удержать тебя,

Как не могу удержать в небе облака,

Потому что любовь недостижима для меня.

Он кружился под звуки скрипки. Тонкая ткань липла к спине и груди. И он не смотрел. Никуда. Просто складывал музыку и танец в прощание с плотно закрытыми глазами. И всего лишь надеялся, что хотя бы сегодня его язык поймут.

В ярком свете, вспыхнувшем после последнего аккорда, Чонин поклонился и покинул сцену. Задерживаться в гримёрке не стал. Быстро переоделся и выскочил с сумкой из колледжа, грим стирал уже на ходу, сворачивая к стадиону, чтобы вернуться домой кружным путём.

Дышалось легче, чем до выступления. Сжигать мосты непросто, но зато потом — легче, потому что знаешь — отступать больше некуда. Или вперёд, или никуда.

Вообще ему полагалось остаться в холле с другими ребятами, чтобы узнать результаты, но он понадеялся на Кёнсу и Чанёля. Те наверняка позвонят, как только всё разведают. Ну или Чонин сам завтра всё узнает от Ча Хагёна — занятие танцами стояло как раз первым по расписанию.

Старый телефон напомнил о своём существовании в квартале от дома. Чонин в любом случае знал, кто мог звонить ему на этот номер, но всё равно полюбовался на набор цифр на дисплее, после чего размахнулся и бросил телефон в пруд — подальше от берега. Поставил точку.

Ровным шагом добрался до дома, просочился к себе, чтобы ни мать, ни нуны не перехватили, сцапал со спинки стула старые джинсы, сунул в угол сумку и заперся в ванной. Тщательно смывал с себя остатки грима и пот, промывал волосы и как следует вытирался после полотенцем. Натянул джинсы, присел на бортик ванны и помассировал шею и плечи, прогоняя усталость и напряжение. Хотелось танцевать ещё, но остаться в зале в колледже было плохой идеей.

Чонин выглянул из ванной, прокрался к себе, плотно прикрыл дверь и достал из ящика стола плеер. Нацепив наушники, выбрал песню под настроение и, смежив веки, принялся неторопливо танцевать. Не то чтобы он прогонял идею для выступления к следующему триместру, но кое-какие задумки имелись, а танцы в принципе Чонина успокаивали и придавали сил. В них он с лёгкостью забывался, избавлялся от всего и становился абсолютно свободным. Музыка и танец по-прежнему были его ветром в крылья.

Чонин не помнил, как долго танцевал, просто в один миг ощутил, что что-то не так. Распахнул глаза и замер под пристальным взглядом Чондэ. Тот медленно прикрыл дверь и жестом попросил снять наушники.

Чонин неохотно выполнил просьбу, достал плеер из кармана и положил на стол, стараясь дышать ровно и размеренно. И не замечать, что опять взмок. На нём из одежды только старые джинсы и красовались, но даже на них пояс промок от пота.

А потом у Чонина неслабо зашумело в голове от сильного подзатыльника.

Он ошеломлённо прижимал ладонь к пострадавшему месту и с недоумением смотрел на возмущённого Чондэ.

— Это тебе за то, что на звонки не отвечаешь.

— Я не могу на них ответить, раз уж выбросил телефон.

— И зачем ты его выбросил? — Чондэ явно сердился, и это казалось забавным. Ну и раздражало тоже. Припёрся вот и теперь отчитывает как мальчишку. Какого чёрта?

— Потому что мне надоело быть игрушкой для развлечений. Ты сам сказал, что не нужно ничего усложнять. А теперь — усложняешь. На кой чёрт ты припёрся?