Обещай, что никому не скажешь - Макмахон Дженнифер - Страница 38

Ночные события сливались в одно целое. Я знала, что мы с Ником ходили в овощной погреб, чтобы выкопать звезду, и нашли ее; ржавый шерифский значок утром лежал у меня под подушкой, грязный от налипшей земли. Я не помнила, как добралась до дома или легла в постель. Я не помнила, когда ушел Ник, но понимала, что это случилось до рассвета. Когда Рейвен зашла к нам по пути на работу и оставила матери несколько булочек с отрубями, она сделала замечание по этому поводу. «Я видела, что у тебя был ночной гость», — сказала она. Когда я объяснила, что мы просто разговаривали, она лишь вскинула брови и сказала: «М-мм…» Было ясно, что Рейвен больше не верит мне. Я тоже не испытывала теплых чувств к ней после разговора с Заком. Если она не хочет, чтобы я общалась с ее дочерью, да будет так, но она хотя бы должна набраться смелости и лично сказать мне об этом. Или она на самом деле боится меня?

— Я знаю, как трудно это бывает, — сказала миссис Шрусбери. — Это кардинальное решение, и ваша мать вроде бы… противится ему. Но как медсестра вы понимаете, какого внимания и ухода требует состояние вашей матери. Круглосуточный уход не под силу одному человеку.

Я кивнула, думая о картине матери и ее новой привычке говорить голосом Дел. Ты не знаешь и половины, землеройка.

— Родственники всегда испытывают чувство вины, — продолжала миссис Шрусбери. — Но со временем вы поймете, что поступили правильно. Все устроится. Честно говоря, люди в состоянии вашей матери не могут затаить обиду. Через несколько недель она будет чувствовать себя так, словно она всегда находилась здесь.

Это нужно считать утешением?

— Здесь она будет в безопасности и о ней хорошо позаботятся. Как я сказала по телефону, у нас есть две свободные комнаты. Если хотите, она может пере-ехать уже на этой неделе.

Я кивнула и сказала, что не хочу принимать поспешных решений. По правде говоря, меня одолевало желание покончить с этим безобразием, сесть на самолет и улететь в Сиэтл. Надежно пристроенная в доме для престарелых, моя мать может рисовать, что ей заблагорассудится, и сколько угодно говорить голосом Дел. Но пока я думала об отъезде, меня вдруг посетила другая мысль. Убийца по-прежнему здесь. И что, если Опал угрожает реальная опасность?

Миссис Шрусбери похлопала меня по руке и повторила, что знает, как это тяжело. Потом она отвела меня в гостиную, где громко трещал телевизор. Три пожилые женщины с ходунками, стоявшие поблизости, смотрели телевикторину. Старик, сидевший в оранжевом пластиковом кресле, чавкал беззубыми деснами и напевал песенку. Мелодия показалась мне знакомой, но я не могла определить ее; что-то детское и мелодичное.

— Девочка-картошка, девочка-картошка, повоняй немножко, — напевал он.

О, боже. У меня пересохло во рту. Может быть, я ослышалась?

— Что вы сказали? — спросила я и наклонилась так, чтобы оказаться на одном уровне с глазами беззубого старика в запачканной пижаме. Его глаза были блеклыми и водянистыми. От него пахло прокисшим молоком.

— О, это мистер Макензи, — сказала миссис Шрусбери. — Он у нас певец, не так ли, Рон?

— Раз картошка, два картошка, она здесь жила немножко. — Теперь он не пел, а декламировал, и его влажные затуманенные глаза не отрывались от моего лица. — Три картошка, вот и зверь: запирай скорее дверь.

— Рон Макензи? — спросила я. — Вы водили школьный автобус?

Старик лишь ухмыльнулся и пошлепал губами. Струйка слюны стекала по его небритому подбородку.

— Вы водили школьный автобус, правда, Рон? — спросила миссис Шрусбери. — Ну конечно, пока не ушли на покой. Еще вы работали механиком в городском гараже, верно?

— Теперь она придет за тобой, запирай скорее дверь, — произнес Рон, не сводя с меня глаз и демонстрируя широкую беззубую улыбку.

— Вы помните Дел Гризуолд? — Мой голос звучал пискляво и испуганно. — Картофельную Девочку? Она ездила на вашем автобусе.

Я положила руку на его рукав и подавила желание выбить из него ответ.

Он ухмыльнулся и снова капнул слюной.

— Она была мартышкой, — наконец сказал он. — Грязной маленькой мартышкой. Как и ее брат.

— Какой брат? Вы имеете в виду Ника?

— Девочка-картошка, повоняй немножко, — пробормотал он.

Я уставилась на старика, ощущая на лице его жаркое, кислое дыхание.

— «М» — значит мартышка, — прошептал он. — Она была мартышкой.

Жуткая догадка озарила меня под флуоресцентными лампами в гостиной, со смехом телезрителей на заднем плане и с женщиной-землеройкой рядом со мной, наклонившей голову с выражением легкого любопытства на лице. Догадка, такая же тухлая и прогорклая, как и его дыхание.

— Вы сделали Дел букву «М», мистер Макензи? Это вы сделали? — Я с трудом выдавливала слова, заранее страшась ответа. Возможно ли, что я нахожусь лицом к лицу с убийцей Дел, выжившим из ума стариком в засаленной пижаме?

Рон Макензи улыбнулся и стал раскачиваться взад-вперед на стуле, что-то мыча себе под нос. Постепенно мычание перешло в низкий стонущий вой. Старый водитель школьного автобуса завывал как койот, все громче и громче с каждым следующим вдохом. Миссис Шрусбери положила маленькую сморщенную клешню на мою руку, чтобы я отошла в сторону, и сказала, что нам нужно идти, пока он не довел себя до исступления. Мы повернулись, собираясь выйти из комнаты, но тут его завывания прекратились, и он ласково позвал меня слабым, дрожащим голосом.

— Эй, заместитель шерифа! — сказал он. Я замерла на месте. По моей спине пробежал холодок. — Лучше верни этой мартышке то, что ей нужно. Лучше верни ее звезду. Лучше отдай ей звезду-уу!

Я посмотрела на старика, который когда-то работал в НАСА, и увидела темное пятно, расплывающееся у него в промежности. Он смотрел на меня и тихо смеялся, а моча струилась по пластиковому стулу и собиралась в лужицу на кафельном полу в клеточку.

— Я хочу домой, — заявила мать, когда мы присоединились к ней за столом для художественных занятий. — Ты не можешь оставить меня здесь.

Поверь, мы уберемся отсюда так быстро, как только сможем.

Я обернулась и посмотрела в коридор, уверенная в том, что увижу старого Рона Макензи, который преследует меня. Но там была только уборщица в розовой униформе, толкавшая перед собой швабру и пластиковое ведро на колесиках.

— Я не оставлю тебя, мама. Мы уезжаем сейчас же. — Мой голос был таким же слабым, как и мои руки, пока я возилась с завязками ее фартука. Мне понадобилась вся сила воли, чтобы не схватить ее за руку и не выбежать наружу с безумным криком, таща ее за собой.

— Я нарисовала картину, — сообщила моя мать. — Она для Опал.

— Это здорово, мама.

Кто-то напевал эти слова или они звучали только у меня в голове?

— Я надеялась, что вы останетесь на ланч, — сказала миссис Шрусбери. — Мы могли бы посмотреть некоторые документы.

— Я хочу домой, — повторила моя мать.

— Знаю, мама, я тоже. Пойдем, наденем пальто.

Я извинилась перед женщиной-землеройкой и сказала, что нам нужно уйти, но я позвоню ей попозже, когда мы примем решение.

Я повернулась, чтобы помочь матери надеть пальто, и взглянула на картину. И снова мне пришлось удержаться от крика.

Там, на большом листе газетной бумаги, была нарисована огромная звезда шерифа, аккуратно раскрашенная оттенками серого цвета.

— Мама, почему ты хочешь подарить эту картину Опал?

— Что, Кузнечик?

— Картина. Ты сказала, что она для Опал.

— Разве я так сказала? — Она немного подумала, наклонив голову. — Бедная маленькая Опал. Думаешь, она знает?

— Что знает, мама?

— Знает, кто ее отец?

— О чем ты говоришь? Кто он? — Я была уверена, что она назовет имя Ленивого Лося; разумеется, она перепутала Опал с Рейвен, которую часто принимала за Дою. Господи, иногда было трудно поспевать за ходом ее мыслей.