Европейцы - Джеймс Генри - Страница 7

— Я ужасно голоден, — сказал он. — Устать я не устал, я никогда не устаю, но ужасно голоден.

— Вы должны остаться и пообедать с нами, — сказала Гертруда. — Обед в два часа. К этому времени они возвратятся из церкви, и вы познакомитесь со всеми остальными.

— Кто же эти остальные? — спросил молодой человек. — Опишите мне их.

— Вы сами их увидите. Расскажите мне лучше о вашей сестре.

— Моя сестра — баронесса Мюнстер, — сказал Феликс.

Услышав, что его сестра баронесса, Гертруда встала с места и несколько раз медленно прошлась по комнате. Она молчала, обдумывала то, что он ей сказал.

— Почему она тоже не приехала? — спросила она.

— Она приехала, она в Бостоне, в гостинице.

— Мы поедем и познакомимся с ней, — сказала, глядя на него, Гертруда.

— Она просит вас этого не делать! — ответил молодой человек. — Она шлет вам сердечный привет; она прислала меня известить вас о ее прибытии. Она явится сама засвидетельствовать почтение вашему батюшке.

Гертруда почувствовала, что снова дрожит. Баронесса Мюнстер, которая прислала этого блестящего молодого человека «известить о ее прибытии», которая явится сама, как к царю Соломону царица Савская,{7} «засвидетельствовать почтение» скромному мистеру Уэнтуорту, — столь важная персона предстала в воображении Гертруды со всей волнующей неожиданностью. На мгновение она совсем потерялась.

— А когда ваша сестра явится? — спросила она наконец.

— Как только вы пожелаете… хоть завтра. Она жаждет вас увидеть, — ответил, желая быть любезным, молодой человек.

— Да, завтра, — сказала Гертруда; ей не терпелось его расспросить, но она не очень хорошо представляла себе, чего можно ожидать от баронессы Мюнстер. — Она… она… она замужем?

Феликс доел пирог, допил вино; встав с кресла, он устремил на Гертруду свои ясные выразительные глаза.

— Она замужем за немецким принцем, Адольфом Зильберштадт-Шрекенштейн. Правит не он, он младший брат.

Гертруда смотрела на Феликса во все глаза; губы у нее были полуоткрыты.

— Она… она принцесса? — спросила она.

— О нет, — сказал молодой человек. — Положение ее весьма своеобразно, брак морганатический.

— Морганатический?

Бедная Гертруда впервые слышала эти имена, эти слова.

— Видите ли, так называется брак между отпрыском правящей династии… и простой смертной. Бедняжке Евгении присвоили титул баронессы — это все, что было в их власти. Ну, а теперь они хотят этот брак расторгнуть. Кронпринц Адольф, между нами говоря, простофиля; но у его брата, а он человек умный, есть насчет него свои планы. Евгения, естественно, чинит препятствия; но, думаю, не потому, что принимает это близко к сердцу, моя сестра — женщина очень умная и, я уверен, вам понравится… но она хочет им досадить. Итак, сейчас все en Fair.[13]

Легкий, жизнерадостный тон, каким гость поведал эту мрачно-романтическую историю, поразил Гертруду, но вместе с тем до некоторой степени польстил ей — польстил признанием за ней ума и прочих достоинств; она была во власти самых разнообразных ощущений, и наконец то, которое одержало верх, облеклось в слова.

— Они хотят расторгнуть ее брак? — спросила она.

— Судя по всему, да.

— Не считаясь с ее желанием?

— Не считаясь с ее правами.

— Наверное, она очень несчастна? — сказала Гертруда.

Гость смотрел на нее, улыбаясь; он поднес руку к затылку и там ее на мгновение задержал.

— Во всяком случае, так она говорит, — ответил он. — Вот и вся ее история. Она поручила мне рассказать ее вам.

— Расскажите еще.

— Нет, я предоставлю это ей самой. Она это сделает лучше.

Гертруда снова в волнении вздохнула.

— Что ж, если она несчастна, — сказала она, — я рада, что она приехала к нам.

Гертруда настолько была всем этим поглощена, что не услышала шагов на крыльце, хотя шаги эти всегда узнавала; только когда они раздались уже в пределах дома, то привлекли наконец ее внимание. Она тут же посмотрела в окно: все возвращались из церкви — отец, сестра, брат и кузен с кузиной, которые обычно по воскресеньям у них обедали. Первым вошел мистер Брэнд; он опередил остальных, так как, очевидно, был все еще расположен сказать ей то, что она не пожелала выслушать час тому назад. Отыскивая ее глазами, он вошел в гостиную. В руке у него были две маленькие книжечки. При виде собеседника Гертруды он замедлил шаг и, глядя на него, остановился.

— Это кузен? — спросил Феликс.

Тогда Гертруда поняла, что должна его представить, но слух ее был переполнен услышанным, и уста, будучи, как видно, с ним заодно, произнесли:

— Это принц… принц Зильберштадт-Шрекенштейн.

Феликс расхохотался, а мистер Брэнд смотрел на него, застыв на месте, между тем как за его спиной выросли в открытых дверях успевшие к этому времени войти в дом и все остальные.

Глава 3

В тот же вечер за обедом Феликс Янг докладывал баронессе Мюнстер о своих впечатлениях. Она видела, что он возвратился в наилучшем расположении духа. Однако обстоятельство это не являлось, по мнению баронессы, достаточным поводом для ликования. Она не слишком доверяла суждениям своего брата. Его способность видеть все в розовом свете была так неумеренна, что набрасывала тень на этот прелестный тон. Все же в отношении фактов ей казалось, на него можно было положиться, и потому она изъявила готовность его выслушать.

— Во всяком случае, тебе, как видно, не указали на дверь, — проговорила она. — Ты отсутствовал часов десять, не меньше.

— Указали на дверь! — воскликнул Феликс. — Да они встретили меня с распростертыми объятиями, велели закласть для меня упитанного тельца.{8}

— Понимаю, ты хочешь этим сказать, что они — сонм ангелов.

— Ты угадала; они в буквальном смысле сонм ангелов.

— C'est bien vague,[14] — заметила баронесса. — С кем их можно сравнить?

— Ни с кем. Они несравнимы, ты ничего подобного не видела.

— Премного тебе обязана, но, право же, и это не слишком определенно. Шутки в сторону, они были рады тебе?

— Они были в восторге. Это самый торжественный день моей жизни. Со мной никогда еще так не носились — никогда! Веришь ли, я чувствовал себя важной птицей. Моя дорогая сестра, — продолжал молодой человек, — nous n'avons qu'à nous tenir,[15] и мы будем там звезды первой величины.

Мадам Мюнстер посмотрела на него, и во взгляде ее мелькнула ответная искра. Она подняла бокал и пригубила.

— Опиши их. Нарисуй картину.

Феликс осушил свой бокал.

— Итак, это небольшое селение, затерявшееся среди лугов и лесов; словом, глушь полнейшая, хотя отсюда совсем недалеко. Только, доложу я тебе, и дорога! Вообрази себе, моя дорогая, альпийский ледник, но из грязи. Впрочем, тебе не придется много по ней разъезжать. Они хотят, чтобы ты приехала и осталась у них жить.

— Ах, так, — сказала баронесса, — они хотят, чтобы я приехала и осталась у них жить? Bon![16]

— Там совершенная первозданность, все неправдоподобно естественно. И удивительно прозрачный воздух, и высокое голубое небо! У них большой деревянный дом, нечто вроде трехэтажной дачи — очень напоминает увеличенную нюрнбергскую игрушку.{9} Это не помешало некоему джентльмену, который обратился ко мне с речью, называть его «старинным жилищем», хотя, право, вид у этого старинного жилища такой, будто оно только вчера построено.

— У них все изящно? Со вкусом?

— У них очень чисто; но нет ни пышности, ни позолоты, ни толпы слуг, и спинки кресел, пожалуй, излишне прямые. Но есть можно прямо с пола и сидеть на ступеньках лестницы.