Рарагю - Лоти Пьер - Страница 5

Ее зовут Таимага. Она живет на соседнем острове, и мне очень хотелось бы увидеться с нею. Я часто собирался ее отыскать, но в последнюю минуту всегда колебался. Какая-то неловкость не позволяет мне копаться в прошлом брата, на которое смерть набросила свой покров…»

XXIII

Уклад жизни и мировосприятие

Таитяне напоминают детей. Они капризны, взбалмошны, способны сердиться без причины. Но они, безусловно, честны и гостеприимны в полном смысле этого слова.

Они исключительно наблюдательны, чувствительны к красоте природы, у них прекрасное воображение. Лесная глушь, мрак пугают их. Они населяют их призраками и духами.

На Таити очень любят ночные купания: в лунные ночи толпы молодых девушек отправляются в лес и ныряют в прохладную, прозрачную воду ручьев. Но одного слова «Тупапагу» достаточно, чтобы обратить купальщиц в паническое бегство… (так они называют татуированные привидения, держащие в страхе всех полинезийцев, — это странное, страшное и непереводимое слово).

Труд таитянам незнаком. Леса производят все нужное, чтобы прокормить это беспечное племя: плоды хлебного дерева и бананы растут здесь в изобилии, их хватает на всех. Таитяне проводят время в праздности и мечтах. Эти взрослые дети не подозревают, что в нашей прекрасной Европе множество людей изнуряют себя трудом ради куска насущного хлеба.

XXIV

Беспечная, ленивая толпа отдыхала на берегу ручья Апире. Тетуара была в ударе и отпускала для своих погруженных в дремоту слушателей разные шутки, не забывая набивать свой рот фруктами. Слышался только ее пронзительный голос, к которому примешивался стрекот кузнечиков, распевавших свою полуденную песенку в то самое время, когда на другом полушарии, в Париже мои прежние приятели, продрогшие и закутанные, выходили из театров в ледяной туман зимней ночи… Было тихо и знойно; теплый ветерок овевал верхушки высоких деревьев, и по нам прыгали золотые блики…

Вдруг мы увидели женщину в длинной газовой тунике цвета воды, с тщательно заплетенными черными косами и венком из жасминов на голове. Сквозь тонкую ткань туники просвечивали чистые очертания девственной груди, никогда не знавшей корсета… Она обернула свои бедра роскошным парео с большими белыми цветами на красном фоне, которые виднелись сквозь легкий газ…

Я никогда не видел Рарагю такой красивой. Ее появление было встречено криками восторга. Действительно, она была очень хорошенькой, и ее полная смущения кокетливость делала ее еще прелестнее.

Она робко и стыдливо подошла ко мне и села рядом на траву, с горящими щечками, опустив глаза, как провинившийся ребенок.

— Ты хорошо устроился, Лоти, — говорили мне окружающие.

Молодые женщины заметили мое смущение, и из высокой травы раздался иск приглушенный смех и злые слова. А неумолимая Тетуара сказала по поводу газового платья:

— Оно сшито из китайской материи!

Смех усилился; он раздавался отовсюду — из-под деревьев, из ручья, — и бедная Рарагю была готова разразиться слезами.

XXV

Туча

«Оно сшито из китайской материи!» — сказала Тетуара.

Слова, полные ада, острые, как жало, которые часто приходили в голову мне самому.

Действительно, меня насторожило это зеленое газовое платье. Старые приемные родители Рарагю, ходившие полуобнаженными в своей хижине из пандануса, тоже не позволили бы себе подобную расточительность.

Я задумался…

Торговавшие в Папеэте китайцы внушают таитянкам отвращение и ужас. Нет страшнее позора для молодой женщины, чем если ее уличат в том, что она выслушивала любезности и предложения китайца. Но китайцы хитры и богаты, и некоторые из них — с помощью подарков и денег — добиваются тайных милостей, которые служат как бы вознаграждением за общественное презрение. Однако я остерегался сообщить об этом ужасном подозрении Джону, который осыпал бы мою подругу Рарагю проклятиями. Я не упрекал, не скандалил, а наблюдал и ждал…

XXVI

Опять туча

Было три часа пополудни — необычный час — когда я явился к ручью Апире, в нашу частную купальню, под высокие деревья. Я бесшумно приблизился и раздвинул кусты…

Изумление приковало меня к месту. Я увидел нечто ужасное — старого, совершенно голого китайца, мывшего в нашей прозрачной воде свое отвратительное желтое тело. Он был как у себя дома и совсем не стеснялся. Подняв длинную седую косичку, он свернул ее гулькой на лысом черепе. Китаец бесцеремонно обмывал в нашем ручье свои костлявые члены, будто намазанные шафраном, — и солнце освещало его своим мягким светом, а светлая прозрачная вода журчала вокруг него так же весело, как будто это был я.

XXVII

Я наблюдал, стоя за кустом. Любопытство придало мне осторожности. Я лицезрел это купание, с тоской ожидая, что будет дальше…

Ждать пришлось недолго: тихий шелест ветвей, звонкие голоса сообщили, что сюда идут обе молоденькие девочки. Китаец тоже услышал их и одним прыжком выскочил из воды. Стыд, нежелание показываться среди белого дня в таком неприглядном виде заставили его броситься к своему платью. По ветвям были развешаны его шелковые одежды. Он уже успел что-то на себя накинуть, когда подошли девочки…

Кошка Рарагю, открывавшая шествие, увидев желтого человека, изогнула спину и с недовольным видом повернула в сторону. За ней показалась Тиауи. Она на минуту остановилась и прижала руку к губам, улыбаясь, будто увидела что-то очень смешное. Рарагю, тоже смеясь, заглянула через ее плечо… после чего обе решительно пошли вперед, проговорив насмешливым тоном:

— Здравствуй, Цен-Лее! Здравствуй, китаец, мое сердечко!

Они знали его по имени, и он сам назвал ее Рарагю! Он с большим кокетством опустил свой седой хвостик, и его старые, сластолюбивые глаза отвратительно заблестели.

XXVIII

Китаец вынул из кармана множество безделушек и предложил их девочкам: это были коробочки с белой и розовой пудрой, различные принадлежности туалета, целая пропасть вещей, назначение которых он тут же объяснял, а затем китайские конфеты, цукаты и тому подобное.

Рарагю в особенности была предметом его страстного внимания. Обе девочки сначала отказывались, но потом все-таки принимали подарки, сопровождая это презрительными гримасками, делавшими их похожими на уистити.

Среди них был розовый бантик, за который Рарагю позволила поцеловать свое голенькое плечико. Потом Цен-Лее пожелал большего и приблизил свои губы к ротику моей маленького подруги, но та убежала вместе с Тиауи. Обе, как газели, скрылись в лесу, унося с собой целую охапку подарков и оглашая лес серебристым смехом. Цен-Лее не был в состоянии догнать их и остался ни с чем, смущенный и раздосадованный…

XXIX

Гроза разразилась

На другой день Рарагю лежала на моих коленях и плакала горькими слезами. Но бедная девочка, выросшая в лесу, имела лишь смутное понятие о добре и зле; в ее головке было немало наивных идей, родившихся в тени высоких деревьев. Однако у нее осталось еще место для чистых, свежих чувств, к которым примешивалось несколько христианских понятий, случайно почерпнутых из Библии ее старых родителей.

Кокетство и искушение сбили ее с истинного пути, но я был уверен, что она ничего не дала в обмен на странные подарки и что ее ошибка вполне искупалась слезами. Она понимала, что поступила нехорошо, что огорчила меня и что Джон, мой серьезный брат Джон отвернется от нее… Рарагю призналась мне во всем, рассказала историю зеленого газового платья и красного парео. Бедняжка плакала от чистого сердца, ее душили рыдания, и Тиауи, видя это, заплакала тоже.

Эти первые в жизни Рарагю слезы привели к тому, к чему часто приводят слезы, — мы стали сильнее любить друг друга. В чувстве, которое я к ней испытывал, сердце заняло теперь больше места, и Ариитеа отошла на некоторое время на задний план…