Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943. - Цизер Бенно - Страница 3

К сумеркам нам наконец разрешили сделать привал в ангарах летного поля. Почти ни у кого не было аппетита – мы хотели только спать.

На следующий день люди падали, как мухи. Крестьянки выставили вдоль дороги ведра с водой. Мы набросились на них, как свора собак, смачивали носовые платки и обвязывали их вокруг шеи. Вскоре нам пришлось просить женщин обливать нас водой.

Мы все шли и шли, ноги были сплошь в волдырях, некоторые из нас сильно хромали. Я едва тащился. Однако меня доконали не мозоли: должно быть, я растянул правую ногу. Я совершенно выбился из сил и уже не мог идти. Не говоря ни слова, Францл взял мой вещевой мешок, а Вилли понес мою винтовку. Тут подошел, прихрамывая, лейтенант Штрауб:

– В чем дело? Ты же не собираешься совсем свалиться, не так ли? Ведь ты справишься?

– Думаю, что да, лейтенант, – ответил я, еле ковыляя и волоча поврежденную ногу.

Наконец мы прибыли – и тут я рухнул в изнеможении. Когда я пришел в себя, то лежал на койке, а рядом лежали Францл и Пилле. Я стянул сапоги. На подъеме ноги было зелено-коричневое пятно, но опухоли как будто не было.

Францл взвалил меня на свою спину и отнес к полковому врачу. Там уже было полбатальона. Молодой медик потрогал пятно.

– Похоже на классический метатарзальный перелом, – сказал он с сомнением в голосе. – И как же это могло случиться?

Было нелегко разлучаться с остальными. Нам хотелось быть всем вместе, когда нас отправили на фронт, а теперь мне приходилось ложиться в госпиталь. Но Пилле успокаивал меня:

– Не переживай, старина Бенно, мы сохраним за тобой место.

Францл отвлекал меня, заполняя большую часть моего времени.

– Один Бог знает, что нам уготовано, – сказал он.

В госпитале лежали десятки солдат из нашего батальона. Наш форсированный марш продолжал оставаться главной темой для разговоров. Некоторые думали, что его предприняли для того, чтобы закалить нас перед наступлением в Россию, но другие верили, что вся операция завершится за два-три месяца. Когда кто-то сказал, что на это потребуется целый год, мы рассмеялись ему в лицо.

– Разве нам много времени потребовалось на то, чтобы завоевать Польшу или Францию?

Не возникало никакого сомнения, что мы разобьем русских: даже самые закоренелые пессимисты совсем не ожидали поражения.

По радио то и дело торжественно объявляли о блистательных победах, следовавших одна за другой. Красные беспорядочно отступали. При каждом упоминании о наших победоносных армиях меня распирала гордость.

Однако нам не пришлось долго ждать первого разочарования. Прибыл санитарный поезд, первый из России, и санитары стали выносить солдат с оторванными конечностями, в забрызганной кровью форме, с пропитанными кровью бинтами на ногах, руках, на голове и груди. Мы также видели бледные, перекошенные лица со впавшими глазами.

Один из раненных в России, смуглый, толстогубый парень рассказывал нам, как это было. По его словам, все было очень страшно. Красные сражались отчаянно, и мы понесли тяжелые потери. Стремительное наступление продолжалось, но такой ценой, которую мы едва ли смогли бы платить продолжительное время. В довершение всего у русских было несоизмеримо большее число солдат под ружьем.

В госпитале я провел шесть безмятежных недель. За это время перелом сросся и я был выписан, чтобы присоединиться к своей роте, в которой ребята волновались, смогу ли я их нагнать. В конце концов я добрался до казарм, где был размещен мой взвод.

Я открыл дверь и ввалился в «муравейник», где повсюду копошились люди. Они собирали вещи. Первым меня увидел Шейх. Его глаза сузились в величайшем изумлении. Затем он замахал своими пухлыми руками, щелкая пальцами, как кастаньетами.

– О, клянусь моей больной спиной! – закричал он. – Неужели это ты, Бенно? Иди ко мне, свет очей моих!

Меня моментально окружили. Францл жал мне руку до тех пор, пока она не стала болеть, а долговязый Пилле чуть не сломал мне спину, когда хлопал по плечу. Глаза Вилли сияли, когда он взглянул на меня через стекла очков. Он казался еще более хрупким, чем раньше.

Пилле засмеялся.

– Послушай, старик, – сказал он, – мы как раз о тебе говорили. Ты вовремя. Видел приказ на марш? Мы отправляемся сегодня же вечером!

Францл предложил:

– Узнай, можешь ли ты идти вместе с нами. Было бы здорово, если бы мы собрались все вместе.

У нас был новый командир роты, капитан с висками, тронутыми сединой. Он поставил меня перед выбором: пройти еще одну военную учебу или отправиться сразу на фронт вместе с остальными.

– Хотелось бы знать, – сказал он, – действительно ли ты думаешь, что с этим уже все? Действительно ли хочешь отказаться от своего отпуска по болезни? И… что я хотел сказать?.. Интересно, не сложилось ли у тебя ложного представления об этой Русской кампании?

Я смотрел с изумлением. Вопросы задавались напрямик, как команды, но было в его голосе что-то, что, казалось, несло в себе иной смысл. Он был порядочный человек, не сволочь, как Майер, строгий, но человечный. Думал ли он, что я был одним из глупцов, жаждущих сразиться с врагом? Нет, какие бы иллюзии мы ни испытывали одно время, сержанты в лагере выбили их из нас. Просто мы пообещали друг другу держаться вместе, вот и все.

– Давай! – гаркнул капитан. – Ты что, не можешь решиться?

Я о многом мог бы ему рассказать. Но сказал только, что хочу идти вместе с остальными, – я это уже хорошо обдумал, – затем поблагодарил его и удалился.

Мы отбыли в тот же вечер в семь. Пассажирский поезд доставил нас в маленький городок, заполненный войсками, готовыми к отправке. В длинной колонне шагали мы к железнодорожному узлу, где ожидали бесконечный состав из грузовых вагонов. Огромная бетонная железнодорожная станция была заполнена серыми полевыми униформами, ранцами и винтовками. В передние вагоны погрузили гаубицы; за ними следовали несколько полевых кухонь, а зенитные орудия и двуствольные зенитные пулеметы были размещены через равные интервалы по всему поезду, чтобы противодействовать низколетящим самолетам.

В десять часов поезд был заполнен до последнего угла, и около полуночи, после двух безуспешных попыток, громоздкий исполин медленно тронулся. Куда? На северный, южный или центральный участок фронта? Мы не знали. Мы даже не были уверены, направляемся ли вообще в Россию.

В вагоне нас было сорок человек. Наконец мы достигли Бреслау и вошли в Польшу. Дети и женщины окружили наш поезд, выпрашивая хлеб. Они говорили на чужом языке, но жесты были достаточно красноречивы. Мы дали им поесть – тогда мы еще могли поделиться едой.

Мы пересекли советскую границу у Пшемысля и увидели первые последствия бомбового удара. Бывшая русская часть местечка была сильна разрушена. Это было там, где началось нападение. Мы молча взирали на разрушения, подавленные великой тайной, которую несла с собой эта война. Груды развалин; трубы, торчащие из нагромождения камней: дома, разрезанные пополам, представившие взору потаенные уголки каждого этажа; металлические решетки, сломанные, как спички; раздробленные балки, разрушенные стены, полный хаос там, где когда-то была нормальная жизнь. Плоды труда многих веков были превращены в золу всего за несколько часов.

Мы все ехали, мимо новых развалин, сломанных деревьев и воронок от снарядов. То тут, то там попадались первые подбитые танки, смертоносные монстры, теперь поверженные сталью. Чем дальше мы продвигались вперед, тем чаще стала попадаться разбитая техника. Там – увязнувший в болоте танк; еще один перевернутый, как убитый жук. Танки с их гигантскими гусеницами, порванными минами… танки без башен, обезглавленные…

Мы пришли в уныние и чувствовали себя подавленно. Мы обратились мыслями к дому, и нам хотелось бы знать, что нас ждет впереди.

– Все на выход! Построиться перед своими вагонами!

Мы были в пути две недели и с трудом верили, что поезд остановился окончательно. Мы собрали свои вещи и спрыгнули с поезда, неуклюже передвигаясь на негнущихся ногах.