Затерянный дозор. Лучшая фантастика 2017 (сборник) - Дивов Олег Игоревич - Страница 68

Лариса скрылась за занавеской у печи. Таня выглянула, проверяя, не спряталась ли сестра поблизости, не караулит ли, чтобы снова напугать. Потом легла на пол, прижав ухо к доскам пола.

Внизу уже не плакали — тяжело, с прерывистым свистом и шелестом кто-то тянул в легкие воздух и никак не мог вдохнуть.

Таня бросилась на двор. Пролезла под дедушкин велосипед, едва не порвав платье, протиснулась между жердями козьего загона и очутилась под лестницей, а оттуда, изгваздавшись пылью, землей и паутиной, нырнула в круглый лаз, ведущий в подпол. Раньше лаз был меньше, но в прошлом году какой-то чужой кот застрял в нем, спасаясь от Ирины Викторовны, бушевавшей в подполье, — она разбирала проросшую картошку. Кота вытащили, но дядя Юра сгоряча выломил и прижавшую его доску, так что теперь потайной ход в стене был достаточно широк не только для приблудных кошек, но и для Тани.

Она съехала на попе и ладонях в яму с остатками картошки. Картошины были все маленькие, темные и сморщенные, в толстых белых усах. На длинных полках поблескивали в полутьме ряды запыленных банок.

Таня вылезла из ямы, отряхнула подол, огляделась. Она бывала раньше в подполье — с бабушкой и мамой. Помогала доставать банки с соленьями и спускать вниз новые. Обметала веником паутину с единственной лампочки. Но сейчас лампочка не горела. Под ногами хрустко и влажно ломались картофельные усы, а в самом темном углу, где никогда не было ничего интересного — вечная куча старого тряпья, — кто-то дышал. Трудно и хрипло.

— Тварь ты жадная, Ирина! — крикнула наверху, в кухне, мама. — Ты ведь сразу дом продашь, как только…

Дыхание в темноте стало чаще. На выдохе слышался едва различимый стон.

— Какое твое-то дело, Надька, — каркнула Ирина Викторовна. — Хоть бы и продала, ты-то в этом дому никто. И звать никак. Пусть мужики договариваются. Не моя беда, что я со своим мужиком в ладу, а ты…

Долгий, мучительный стон заставил Таню забыть о голосах над головой. Она вытянула руки и двинулась вперед, каждую секунду ожидая, что руки коснутся старого пыльного тряпья. Но груды ветоши как не бывало. Вместо нее в углу, за полками, скрытая от глаз, обнаружилась темная норка. Оттуда, из темноты, и доносилось всхлипывающее дыхание.

— Крыса, это ты? — тихо позвала девочка.

Позапрошлым летом, когда Таню отучали от пустышек, папа бросил их все в подпол и рассказал, что там, под полом, живет большая сердитая крыса, которая ловит и грызет все, что попадает в ее царство. Потом, когда папа уснул после обеда, Таня долго сидела у продуха, повторяя:

— Кри-иса! Кри-иса!

Нет, ей не хотелось вернуть пустышки. Но Таня чувствовала, что за такой щедрый дар достойна какой-то благодарности. Хотя бы посмотреть на большую сердитую крысу.

Потом мама и бабушка отругали папу и объяснили Тане, что крысы нет, но сейчас, слушая, как кто-то дышит во тьме, девочка не удержалась и позвала:

— Кры-ыса…

Никто не ответил, но в углу что-то зашевелилось, сопя. И девочка бросилась прочь, поскальзываясь на картошке.

Следующей ночью Таня легла спать с мамой. Папа ушел ночевать в дачку, и мама была слишком расстроена, чтобы заметить Танин испуг. Она прижала к себе дочку и тотчас уснула, измученная криками и слезами, а Таня лежала и слушала в темноте, как стучит в стекло сливовая ветка, шуршит жук под обоями и дышит внизу под полом крыса.

Утром, едва все разошлись после завтрака, Таня отправилась в чулан и долго выжидала, пока дядя Юра закончит греметь ящиками и можно будет стащить фонарик.

«Раньше она была молодая и сильная, моя крыса, и грызла соски, — думала Таня, собирая в рюкзачок вещи — фонарик, кукольное одеяло, малину в кружке-непроливайке, поильник с водой и сэкономленную с утра пару жевательных витаминных мишек в обертке от карамельки. — У крысы были длинные зубы. Она все грызла и хорошо ела. А потом она стала старая и заболела, как бабушка. Я ее вылечу витаминами и малиной, а потом буду очень хорошо кормить, чтобы она больше не дышала так и не плакала».

— Куда это ты намылилась? — равнодушно бросила с подоконника Лариса, когда Таня деловито прошагала мимо нее.

— Не скажу. — Девочка гордо задрала подбородок, стараясь не показать, как боится, что Лариска отберет рюкзак.

— Да не больно-то и надо! — фыркнула та.

Таня с трудом протащила свой рюкзачок под велосипедом, перебросила через загон и пролезла следом. Съехала, прижимая скарб к груди, в картофельную яму. Вытащила из рюкзачка фонарик.

С ним было не так страшно. Банки поблескивали зеленью из-под серой бахромы, а на привычном месте громоздилась груда тряпья. Но теперь в синеватом свете фонарика ветошь казалась какой-то ненастоящей, словно нарисованной в воздухе дымом и пылью.

— Крыса… — ласково позвала Таня, осторожно ступая по картошке. — Кры-ыса!

Она посветила фонариком в угол.

— Не смей моей жене такое говорить! Не посмотрю, что брат, ноги выдерну! — крикнул наверху дядя Юра.

Сквозь доски над головой Тани посыпалась какая-то труха. Фонарик выскользнул. Девочка ахнула, закрыв лицо ладошками.

Тряпки исчезли. Видимо, тот, кто создавал их, совсем растерял силы. Наверху бранились, кричали, звенела о пол посуда. И с каждым криком дыхание существа в углу становилось все более хриплым и страшным.

Он не был похож на крысу — скорее, на картошку. Маленький сморщенный дед, свернувшийся калачиком в гнезде из старой, побитой молью шали и разворошенного ватного одеяльца.

Таня присела возле него на корточки, достала поильник, капнула воды на растрескавшиеся серые губы крысиного дедушки. Он вдохнул каплю с хрипом и даже не закашлялся. Таня попыталась выдавить ему сок из малины. Малина была хорошая, со старой стороны огорода. Таня успела собрать ее до того, как мама разругалась с дядей Юрой и тот вылил в малинник щи, что мама приготовила на день.

Старичок пошевелился, отстраняясь от Таниной руки, отвернулся к стене. Наверху звякнула, разлетевшись, тарелка. Крошечный дедушка, похожий на завернутую в серую вату старую картофелину, вздрогнул и сжался сильней. Таня услышала, как стучат его зубы. Взяла кукольного старичка на руки, завернула в одеяло, села на край ящика для моркови, прижав к себе картофельного человечка. Его колотил озноб.

Таня понимала, что должна что-то сделать. Она сунула в коричневую лапку старичка желтого витаминного медведя и принялась качаться, как делала мама, когда успокаивала дочку, и напевать. Песни, что пела мама — и про волчка, и про дрему, и про собачку, и про ночь, — не подходили, поэтому Таня просто набирала на леску знакомого напева бусины первых попавшихся слов.

— Деда-деда, ты не плачь. Меня Танею зовут. Стану я тебя лечить. Стану ягодкой кормить. Пусть ругаются в дому, слушай Таню и не плачь. Стану я с тобой сидеть. Тебе песню напевать. Я с тобою посижу. Жаль, не крыса ты совсем…

— Вылазь, поэт-песенник, а то за косу вытащу! — В противоположной стороне распахнулся лаз, в него свесилась растрепанная голова Ларисы. — Там вроде все наорались, сейчас ужинать будем. Вылезай, пока не хватились, дитя подземелья. Как ты забралась-то туда, огрызок…

Голова исчезла. Вместо нее появился шнурованный ботинок, потом второй.

— Э, чё сидим, мелюзга, ноги в руки и наверх. Я помидоры достану.

— Я не пойду, — тихо сказала Таня.

— Ну-ну, — расхохоталась Лариса. — Жить тут будешь?

— Я не могу, — чуть громче проговорила Таня и прижала к себе одеяло.

— Так, давай сюда свою ляльку и шуруй наверх, — скомандовала Лариска. Согнувшись в три погибели, пролезла в угол, где сидела девочка, протянула руки к свертку.

— Ему плохо совсем, можно я тут посижу? — жалобно попросила Таня, разворачивая одеяло.

Домовик зашевелился и вздохнул.

— Н-да… — Лариса от удивления уселась прямо на земляной пол. Почесала бровь, запустила пальцы в черные перья волос. — И давно ты его нянчишь?

— Я вчера услышала, как он плачет. А сегодня и не плачет, только вот так делает — хрррр-хррр. А когда наверху ругаются, весь трясется.