Затерянный дозор. Лучшая фантастика 2017 (сборник) - Дивов Олег Игоревич - Страница 25

Остапенко собрался, вдохнул поглубже и воззвал:

— Тихо! Тихо! Тихо! Спо-кой-но! Все мол-чат, я го-во-рю.

Он всегда так поступал во время уроков с кхеселети, если терял контроль над ними. Подействовало и сейчас: общий хор затих, голосовые мешки опали.

— Что слу-чи-лось? — спросил Остапенко, тщательно по слогам выговаривая каждое слово. — Кто вас при-слал? За-чем вам нуж-на по-мощь?

Сзади с хлопком открылся люк, и рядом встали Каравай и Кудряшов: оба держали оружие на изготовку и настороженно озирались вокруг.

— Хаш шоешос шекхас кхос, — сказал один из кхеселети, находившийся ближе остальных к Остапенко. — Щетха кхаших кнельжша.

— Вы что-нибудь понимаете? — спросил Каравай.

— Только отдельные слова, — признался Остапенко. — Они же дети, постоянно смешивают языки. Хотя кнельжша — это нельзя, вполне по-русски. По-че-му кхаших нель-зя? — обратился он к ближайшему кхеселети.

— Накхш кнельжша кхаших, — отозвался тот. — Пшомощь, Шсаргей, пшомощь…

Зачем кхеселети просили помощи, стало ясно практически сразу, но исправить ситуацию земляне не успели.

— Всем внимание! — загремел Каравай. — Чужие справа!

Из-за купола оранжереи выбежали три черных мажоида. Они приостановились, словно бы примеряясь, а затем устремились по прямой на людей, быстро перебирая четырьмя ходовыми лапами.

— Полковник, команду! — воззвал Кудряшов, прикладывая карабин к плечу.

— Не стрелять! — крикнул Остапенко. — Черные никогда не нападают…

За лихорадочные полминуты мажоиды преодолели расстояние, отделяющее оранжерею от центрального купола базы. Остапенко никогда еще не видел их так близко: черные действительно избегали любых контактов, удаляясь или прячась при одном только появлении землян. И они действительно очень сильно отличались от своих красных собратьев, больше напоминая не крабов, а скорпионов. Сходство с последними усиливал устрашающий членистый хвост — постабдомен, заканчивающийся грушевидным тельсоном, внутри которого, как полагал ксенолог Штерн, скрывалась смертоносная игла. У красных мажоидов тоже был подобный хвост, но неразвитый, рудиментарный, без ядовитой железы.

— Шоешос… — успел произнести ближайший кхеселети.

И тут же в его мягкое, пока еще не прикрытое карапаксом тело вонзилось острое жало подбежавшего мажоида. На песок полилась кровь — такая же красная, как у людей. Ужаленный детеныш завалился на бок, подергался и затих, глазки-бусинки закрылись. Убивший его черный тут же развернулся и снова взмахнул хвостом, поразив следующего кхеселети. Нервы у землян не выдержали, и Кудряшов начал стрелять без команды. Каравай после небольшой паузы присоединился к нему. Однако черные двигались так быстро и непредсказуемо, что пули уходили в грунт, а две или три даже попали в детенышей.

Еще через минуту все было кончено. Пришедшие к базе кхеселети были мертвы, а два черных мажоида огромными прыжками убегали прочь. Третий, которого все-таки выцелил и подстрелил Кудряшов, вертелся волчком на одном месте, разбрызгивая кровь и громко по-змеиному шипя; членистый хвост то взлетал, то опадал, оставляя на грунте странный узорчатый след. Полковник Каравай, ни слова не говоря, перезарядил револьвер, сделал шаг вперед и тщательно, в два выстрела, добил раненого мажоида.

— Твою ж мать, а? — сказал он с чувством.

Остапенко не услышал ругательство. Он вообще ничего не замечал вокруг. Он упал на колени и пополз к затихшим кхеселети, словно надеялся, что оглушающее горе способно прорвать ткань настоящего и вернуть к жизни тех, кто теперь навсегда остался в прошлом.

5

В оазис-поселение красных мажоидов, обозначенное на карте как объект «СВ2» и нареченное начитанными участниками первой экспедиции Соацерой, поехали втроем: Каравай, Кудряшов и Остапенко. Конечно, взяли с собой револьвер и карабин, хотя Остапенко полагал, что оружие вряд ли понадобится.

Он оказался прав. Курганные дома мажоидов выглядели покинутыми: очевидно, население перебралось в штольни, пробитые некогда для обслуживания канала. По опустевшей широкой центральной улице, которую остряки из второй экспедиции называли проспектом Ленина, ковылял слоном типичный старейшина. Когда краулер сблизился с ним, полковник велел сидевшему за рулем Кудряшову остановиться и вылез наружу, поманив за собой Остапенко. Старейшина немедленно спрятался под карапакс. Каравай бесцеремонно постучал рукоятью револьвера по костяной оболочке и позвал:

— Господин мажоид! Нам надо поговорить.

Старейшина оставался в своем убежище.

— Не хочет телепатировать, а? — Каравай оглянулся на Остапенко. — Сможешь его вызвать на разговор?

— Не думаю, что в этом есть смысл, — признался научрук. — Старейшины, конечно, изучали русский язык, но до сих пор владеют им из рук вон.

— Ты попробуй, — настаивал Каравай.

Остапенко откашлялся и начал с местного приветствия:

— Хшо хашикхо, ста-рей-ши-на. На-до го-во-рить.

Вопреки ожиданиям мажоид выглянул из-под карапакса, надул голосовые мешки и произнес:

— Хшо хашикхо, Шсаргей. Укходить, Шсаргей.

— Мы хо-тим знать, ста-рей-ши-на, — сказал Остапенко, — за-чем к нам при-шли кхеселети. По-че-му шоешос у-мерт-ви-ли кхеселети?

— Кхземляне кхеселети шакх, умеркхтвили тхакс, — ответил старейшина и повторил свое требование: — Укходить, Шсаргей.

— Ничего не понимаю, — сказал Каравай.

— Он тоже смешивает языки, — пояснил Остапенко. — Похоже, он говорит, что те кхеселети, которые пришли к нам, не могут считаться их детьми. Шакх — это ничье, ненужное, пустое, мусор. Что такое тхакс, я не знаю.

— Мусор, значит? — зловеще сказал Каравай и взвел курок револьвера.

Внутренне Остапенко жаждал, чтобы полковник выстрелил: казалось, что боль потери можно унять только суровым мщением. Однако умом понимал, что это лишь ухудшит ситуацию. Какая память останется здесь о землянах, если они возьмутся судить местных по своим законам? Чтобы встряхнуть это болото, нужно совсем другое. Но вот что?

— Прекрати! — осадил Остапенко полковника. — Он тут ни при чем. Напоминаю, что мажоиды яйцекладущие и по-другому относятся к детям, чем мы. Они либо признают новорожденных своими, либо не признают.

— В том-то и дело, млин, что они их признавали своими, — сказал Каравай, — пока мы будущее этим дармоедам строили, а теперь, значит, нет, не признаем, а? Ненужное, пустое, мусор? Свиньи они яйцекладущие!

Остапенко не стал комментировать. Было видно, что полковник на самом деле уже выкипел, а бесится по инерции.

— Ладно, — сказал Каравай, пряча револьвер в кобуру. — Поехали к штольням. Может, там скажут больше…

Вход в технические штольни находился в северной части Соацеры, у откоса канала. Остапенко сравнительно редко бывал там, поскольку красные мажоиды все-таки предпочитали жить в самом поселении, а уходили под землю только на сезон пыльных бурь. Зато для археолога Стеблова в мрачных темных коридорах было раздолье, и после каждого посещения он привозил гору артефактов: ржавые обломки древних механизмов, металлические пластины с клинописью, странного вида посуду. Все это следовало описать, датировать, увязать с современной культурой мажоидов, однако у Стеблова, как и у остальных членов экспедиции, никогда не хватало времени на систематическую работу: он собирался заняться ею на Земле.

У темной дыры входа в штольни, огороженной невысокой стеной каменной кладки, земляне увидели Кхаса, который сидел в окружении трех десятков кхеселети. Остапенко сразу повеселел. Он уже успел мысленно похоронить всех своих учеников, решив, что до базы сумели добраться только самые «удачливые», а остальных шоешос перехватили на подходах. Да, никаких сомнений, это были именно его ученики: научрук легко опознал Бугая и Модника, остальные тоже выглядели знакомыми, словно он расстался с ними вчера.

— Таки живы! — воскликнул Каравай, тоже обрадованный увиденным. — Что ж, это меняет дело.

— Ничего на самом деле не меняет, — сказал Кудряшов. — Как вы думаете, сидели бы они снаружи, когда остальные внутри?..