Свобода Маски (ЛП) - Маккаммон Роберт Рик - Страница 34

Молодой человек подумал, что как представитель закона Лиллехорн, возможно, был далеко не самым плохим… равно как и судья Уильям Атертон Арчер явно был не самым хорошим.

Помощник главного констебля наклонился к заключенному. Два стражника сидели по обе стороны от Мэтью, еще больше ограничивая свободу его движений, но в их демонстрации силы не было никакой необходимости, так как в своих тяжелых цепях молодой человек и так был практически беспомощен.

— Послушайте меня внимательно, — сказал Лиллехорн тихо и многозначительно, когда экипаж под мерное цоканье лошадиных копыт все ближе подбирался к этому памятнику отчаяния. — Я собираюсь поговорить с начальником тюрьмы в ваших интересах. Возможно, с ним и получится договориться, чтобы он не был с вами жесток, но с остальными заключенными вы будете предоставлены сами себе. Разумеется… внутри Ньюгейта находится другой мир… и он не будет добр к вам.

— Потому что в нем нет Санта-Клауса.

— Время острот закончено, начинается время ума. Если вы когда-либо использовали свой здравый смысл и свою осторожность на полную мощность, приготовьтесь делать это снова, — глаза Лиллехорна превратились в две маленьких черных дыры. — Я не могу в достаточной мере подготовить вас к звериной природе этого…

Экипаж остановился. Возница крикнул:

— Новое топливо для печи!

Затем послышался звук поднимающейся по средневековой моде железной решетки, деревянные зубчатые колеса принялись создавать шум, напоминающий то, как дубинки молотят по плоти.

— … к звериной природе этого места, — продолжил Лиллехорн. — Как я уже говорил… я сделаю для вас все, что смогу, но… я не так давно стал одним из представителей закона в этом городе… надеюсь, вы понимаете, что мои силы и возможности здесь ограничены.

Кнут щелкнул. Лошади вновь начали набирать скорость. Решетка опустилась позади экипажа.

— Я сожалею, — сказал Лиллехорн. Он отклонился назад на сидение, обтянутое потрескавшейся кожей, показывая тем самым, что закончил этот разговор.

Мэтью кивнул. Его сердце колотилось, но он знал, что уже проходил через многое, поэтому не позволит себе лишиться чувств на этой ранней стадии. Как просто было бы, если б можно было воззвать к милосердию, уповая на такого далекого Господа, противопоставляя эти мольбы холодному мрамору закона и бесстрастному игнорированию со стороны высокопоставленных людей! Как просто… но, похоже, Господь уготовил пламени свечи души этого молодого человека лишь новые мучения, коим предстояло открыть себя теперь.

Экипаж снова начал замедляться. Лошади почти остановились, место назначения было достигнуто.

Память утянула Мэтью назад в Фаунт-Ройал, в колонию Каролина 1699 года, в то время, когда Рэйчел Ховарт была обвинена в колдовстве. Тот, кто творил в этом городке истинные злодеяния, рассказывал о том, как сам отбывал срок в тюрьме Ньюгейт, и теперь Мэтью воскрешал в своих воспоминаниях каждое слово отвратительной тирады этого человека, чтобы подготовиться к тому, как выжить в этих стенах.

Дни были достаточно ужасными, сказал он, но потом наступали ночи! О радостное благословение тьмы! Я его ощущаю даже сейчас! Слушайте! Слышите их? Вот они зашевелились, слышите? Поползли с матрасов, крадутся в ночи — слышите? Вон скрипнула кровать, вон там — и там тоже! О, прислушайтесь — кто-то плачет! Кто-то взывает к Богу… но отвечает всегда Дьявол.

Даже если там так ужасно, вспомнил Мэтью, что он ответил тогда почти демоническому убийце, вы вышли оттуда живым.

И его ответ: Да?

Колеса экипажа скрипнули и замерли. Одна из лошадей фыркнула. Кто-то издал приглушенный гортанный звук.

Новое топливо для печи.

Дверь открылась снаружи. Двое мужчин, одетых в темные плащи и кожаные треуголки стояли, готовясь принять узника, оба имели при себе дубинки, на одной из которых виднелись куски смолы и битого стекла. Не говоря ни слова, два стража стали по обе стороны от Мэтью, практически подняли его с его сидения и вытащили из повозки на голую землю, которая была усыпана галькой и золой. Молодой человек оказался во дворе темного здания с высокими стенами, со всех сторон запачканными копотью.

Из зарешеченных окон выглядывали лица — из каждого окна, вплоть до самого верха этой твердыни, в которой было четыре этажа. Башенки с коническими крышами венчали угол каждой стены. В небе черные знамена угольного дыма уносились прочь от труб, которые не входили в состав тюрьмы, но были частью индустрии Лондона, и Мэтью опасался в глубине души, что с этой золой кусочками убитых комет испаряются и множественные души, нашедшие в Ньюгейте свой последний приют.

— Давай, шагай, — сказал мужчина с битым стеклом на дубинке. Его голос был резким и грубым, и Мэтью тут же понял, что любое непослушание будет непростительной и очень кровавой ошибкой. Его толкнули вперед в раскрытый рот тюрьмы, который на самом деле являлся входом в туннель, где несколько факелов горели на стенах. За звоном своих цепей молодой человек услышал резкий звук, напоминающий звериный рев, дрожь земли и гром одновременно. Он понял, когда вошел в туннель, что это звук самой тюрьмы — то есть шум, издаваемый заключенными, поскольку тюрьма была переполнена ими, и узники приникали к прутьям решеток, толкались и боролись, чтобы посмотреть на вновь прибывшее топливо для печи.

— Я пойду вперед, поговорю с начальником, — сказал Лиллехорн Мэтью, пока они продолжали идти по туннелю. Ему пришлось повысить голос, чтобы следующее предложение услышали все, хотя оно и не было адресовано кому-то конкретному. — Я надеюсь, господа стражи не забудут о том, что они здесь для обеспечения безопасности, а не для наказания, потому что суд еще не вынес официального обвинения этому человеку.

Взгляд Лиллехорна вернулся к Мэтью, и у молодого человека не прибавилось уверенности, когда он увидел, что Лиллехорн напуган до смерти и готов покинуть это ужасное место вместе с падающей на пол золой печи почти бегом.

— Удачи вам, — сказал помощник главного констебля своему подопечному, затем опустил голову и поспешил вперед. Вскоре он повернул направо и пропал из виду: мерцающий свет факелов скрыл даже его тень.

Один из четырех охранников Мэтью издал короткий, жесткий смешок. Человек с опасной дубинкой сказал:

— Ты, должно быть, попал сюда за дело, неважно, что говорит этот напыщенный петух!

А затем:

— Пошевеливайся, рыбья наживка! У меня нет времени нянчиться с тобой!

Еще дюжину мучительных шагов Мэтью сопровождали по коридору, периодически подгоняя дубинкой — благо, что не той, которая была усеяна осколками. Массивный уродливый горбыль двери с вырезанными на ней чьей-то извращенной шуткой херувимами, открылся, и за ним оказалась холодная камера с бледно-желтыми стенами. Пол здесь выглядел так, как будто все пятна Лондона решили собраться в одном месте. Человек с носом, напоминающим клюв, одетый в плащ и коричневый галстук поправил парик — примерно одного оттенка со стенами — и уселся поудобнее за столом, на котором лежала большая книга учета, а рядом стояла чернильница и канделябр с двумя горящими свечами. Неизвестный поправил тонкие очки, стараясь найти им лучшую точку опоры на своем клюве.

— Вы Мэтью Корбетт, как сказал Лиллехорн? — спросил мужчина, не поднимая глаз и продолжая смотреть в бумагу. — Два «т» в конце?

— Верно, — очевидно, Лиллехорн прошел этим путем и выполнил свое обещание поговорить с начальником тюрьмы.

— Возраст?

— Двадцать четыре.

— Место рождения?

— Колония Массачусетс.

Это заставило начальника тюрьмы ненадолго приподнять бровь.

— Вас отправили сюда, чтобы вы дождались официального слушания, судя по тому, что сказал Лиллехорн?

— Да.

Боже, как же здесь холодно! Грязный, влажный, могильный холод…

Мужчина записывал, записывал и записывал — все больше и больше. Мэтью заметил, что почерк у него весьма неразборчивый.