Протоколы колдуна Стоменова часть I - Ценев Вит - Страница 13

Так вот, Никола про Григория-то нам рассказывал, да и говорит, что откровение ему было по Гришке особенное. Тут я тебе, Сергей Дмитрич, одну вещь сперва сказать должен: у люда простого смерти печать появляется примерно этак за неделю. Некоторые калякают, что, мол, за много лет смерть человечью предсказать можно, да только под силу это очень немногим, а чаще всего лгут людишки, так говоря. Человек из нашего, Кривошеевского, рода смерть распознать может лет этак за пять — десять, а человек, просто некоторую силу имеющий, знать о смерти чужой смогет дней за семь — десять, не более, потому как эта самая печать проявляется, и увидеть ее можно. Тут вроде ничего особенного нет, что про смерть человечью узнать можно загодя, многие про это толкуют, да только есть во всем этом знак важный, о котором знать надобно. Так вот, главное в предсмертье не то, когда сама смерть приходит, а тогда, когда эта печать самая проступает. Этот день выйдет особенным, если и человек какой-то особенный будет, в котором или сила, или пророчество какое-то... Как можно отличить человека, который Силу имеет, от всех остальных? А так, что печать эта смертная много позднее у него проступает, за день или за два до самой смерти... Это значит, что защищен человек серьезно Силою своей или какой иною, и трудно смерти к нему подобраться. У Гришки Распутина печать смертная за два дня до смерти проявилась, а узнал это Никола много раньше, потому как хранители его сказывали. Никола потом нам и вещает: «В год другой придет Тот, кто меня заменит, но день, когда народится Он, тем же случится, когда у Григория печать смертная явится...» Много лет прошло с тех пор, но правду Никола сказывал — народился тот, кто после Николы управителем наших будет...

Отчего наша Магия Смертная с судьбою распутинской переплелась — неведомо мне, Сергей Дмитрич, а поэтому и не спрашивай. Все деется так, как Никола сказывает, — и деяться будет на веки вечные.

Следователь: — И как зовут управителя вашего нового? Тоже Григорий?

Стоменов: — А вот имени его не знать мне. Я, Дмитрич, скрывать ничего не скрываю, говорю не таясь, что известно мне, а что не ведаю — того и сказать не могу, а узнать не стремлюсь.

Следователь: — Может, и судьбу мою можешь предсказать?

Стоменов: — Чего ж не сказать, коли знаю... Если про смерть беспокойство имеешь, то одно знаю доподлинно — в ближайшие десять лет тебе не помирать, а что дальше — мне неизвестно. Знаю другое — своя смерть тебя ждет — и никакая другая. Полковник ты сейчас — полковником и останешься, выше тебе не скакнуть, надежды не имей. Печень у тебя нездорова, ревматизм будет, ну а в остальном ничего будешь... В 1991 году работы своей лишишься враз, но без харчей не останешься, даже богатым сделаешься. Отец помрет твой в восемьдесят третьем от сердца, а мать твоя, кажись, даже тебя переживет... (следователь барабанит пальцами по столу, на Кривошеева не смотрит). Старость тебе будет легкая, нетрудная... Ну что, Дмитрич, хватит? (следователь молчит). Хватит, хватит, опосля еще чего-нибудь накалякаю, если спросишь.

Кристо Ракшиев (дневники)

Или правду говорит Кривошеев, или... Суеверный я стал совсем. Аппетита нет никакого, но в столовой сидел с некоторой пользой. Вышло мне на этот раз за одним столом со следователем советским есть. Хороший, фактуристый такой полковник: рослый, крепко сбитый, жгучий брюнет без единого седого волоса, хотя ему близко к сорока, по моей примерке. Ходит исключительно в штатском, всегда тщательно выбрит, всегда немного не в себе... ну, в смысле, — глянешь на него, а он словно в облаках витает. Ест с аппетитом и как-то по-особому, по-аристократически, изысканно, неторопливо. Обычный человек — никакой субординации, ничего лишнего. Классический Сергей Дмитриевич...

— Разрешите вопрос, товарищ полковник?

Я работаю в госбезопасности много лет, целую жизнь... Правило номер один — не будь любопытным, не суй нос куда не следует… и куда следует сунуть, тоже не суй...

— Слушаю.

Тщательно разделывает рыбу. Нож тускло сверкает в его руке.

— Неужели это может быть правдой?

Он отложил нож с вилкой. Чертов аристократ! И этот отсутствующий взгляд...

— Знаете, я думаю, что некоторая правда там, безусловно, имеется. В любом случае, экземпляр прелюбопытнейший.

—Но он же убийца!

Полковник пожимает плечами.

— Вот видите, вы косвенно сами его слова подтверждаете... Те, по поводу пользования силой противоположного, помните? Убийцу, дескать, казнить, а если болен психически — то лечить, но так просто это оставить нельзя! Так мне вас понимать прикажете?

Я растерялся.

— Я искренне ценю ваши чувства, заметьте, они совершенно праведны. Лучших инструментов для более гуманного исправления столь вопиющего беззакония пока еще не придумано — жаль, очень жаль. Мы с вами работаем в интересах государства и, конечно, имеем все необходимые полномочия для того, чтобы для пользы дела оказывать любые формы давления на преступника. Как вам и без моего известно, подобная тактика оправдывает себя далеко не всегда... В данном конкретном случае есть мнение, что с подследственным необходимо избрать тактику предельно корректного, лояльного обращения. И это даст свои плоды, поверьте мне.

Тема исчерпана. Я сдержанно поблагодарил и уткнулся в свою тарелку, понимая, что после такой менторской речи ловить уже нечего. Полковник не то чтобы опасается говорить на эту тему, нет, он просто не считает это нужным, — и я это понял.

Итак, еще твоя правда будет, Кривошеев! Ты чувствуешь себя в безопасности — и имеешь все для этого основания. Есть, видите ли, мнение — вести допросы предельно корректно. Приносить ему его чертову землю из горшка цветочного, морозить для него воду, кормить исходя из его пожеланий. Выслушивать эти монологи про могилы и кладбища, про покойников, про магические ритуалы...

То ли рациональная, то ли иррациональная часть моего «Я» толкает меня записывать все это… Я пишу все — слово в слово, иногда вставляя жесты и эмоции — то, чего нет в стенограммах допросов... Тьфу, черт! Какие это допросы!? Светская беседа! Я пропустил тридцатое июля, пятый день допроса, пропустил допрос от шестого августа. Теперь тринадцатого...

Тринадцатый день допроса, 7 августа, понедельник...

Следователь: — А почему именно тринадцать, Андрей Николаевич? Не семнадцать, не тридцать, не все пятьдесят, в конце концов? Отчего так?

Стоменов (поведя плечами): — Так Никола определил. Чтобы род наш крепок был веками, продолжение свое имел верное — надобно, чтоб не менее тринадцати Магов Смертных было, такую же Силу имеющих, что и Никола имеет. Тринадцать необязательное число будет, потому как может быть и больше. Но меньше никак нельзя!

Следователь: — Тринадцать вместе с Николой считается?

Стоменов: — Ну чего как дите малое, Сергей Дмитрич... Конечно, с Николой, а как иначе? Все мы одной Силы будем, только вся и разница, что порождение магическое он нам дал. Так вот, слухай далее. Это я для словца красного сказал, что надобно тринадцать камней краеугольных пренепременно. Так статься может, что и меньше нас будет. Но тогда не будет у нас уверенности твердой, что жизнь нашу земную в полной сохранности обеспечим. Может статься — и ничего все будет, но непреклонности нет...

Следователь: — Не очень я тебя понимаю...

Стоменов: — Чего тут неявного? Вообрази, к примеру, что мы тучи грозовые в нужных местах отводим, разразиться им не даем. Когда нас тринадцать или более, то тучи эти мы пренепременно все отведем, но когда нас меньше — можем и не сдюжить, не поспеть везде. Тогда, если вдруг несметные грозы нахлынут, то и сгинуть могут многие из нашего рода. Ну а если мало гроз выйдет, то и все обойдется... Кумекаешь?

Следователь: — Стараюсь изо всех сил. А хранители ваши как же?