Малахитовая шкатулка - Бажов Павел Петрович - Страница 134

— К завтраму направлю, коли дозволишь эту штуку мне домой унести. Там у меня приспособлено для мелкого, а здесь не могу.

Коготок, видать, ещё посомневался, помолчал, потом и говорит:

— Ладно, неси, только помни, — испортишь, из механической выгоню.

Игнатия Васильича тоже к этому пристягнул.

— Проводи, — говорит, — его домой, а то ещё с кем дорогой подерутся, вещь испортят. Да накажи домашним, чтоб не мешали. В случае — и ты в ответе будешь.

Дома на меня маленько поворчали:

— Ой, парень, суёшься, куда не зовут. Вдруг в самом деле не выйдет, что тогда?

Ну, отказываться поздно. Занялся я. Всё оказалось, как думал. Скоренько поправил. Проверили с Игнатьем Васильичем. Всё как следует быть. Как время подойдёт, рычажки начинают действовать: один на малое время глазок открывает, другой пластинку роняет, а на её место другая выдвигается. Игнатий Васильич и говорит:

— Торопиться с этим не будем. Пусть Коготок думает, что работа большая. Поставь пока в сохранное место. Завтра после полуден зайду за тобой.

Так и сделали. Коготок тоже проверил, как стало, и заметно обрадовался. Игнатий Васильич тут и говорит:

— Повысить надо парня по подёнщине. Видишь, какой старатель. Всю ночь просидел, а своего добился.

На Коготка, видно, добрый стих нашел:

— Что ж, и повысим. За нами никогда не пропадёт.

И верно, стали меня с той поры рассчитывать, как первостатейного слесаря, а за поправку выдали ещё особо рубль.

Эта рублёвая награда долго у нас по механической на памятях держалась. Коготок частенько говаривал:

— Вон Кузёмка, — материно молоко на губах не обсохло, — а сделал по-хорошему, ему подённую платят, как полному слесарю, да еще награду выдали. Понимай, как работать надо!

Рабочие тоже об этом поминали, только по-другому:

— Старайся, ребятушки. Хозяину угодишь — рублёвкой наградят. Не пожалеют.

Мне это как-то в обиду казалось, да спасибо Игнатий Васильич вразумил:

— За тобой никто вины не считает. Над тем смеются, что грош дадут, а на рубль разговору ведут. Коготок-от чуть не целый год об этом трубит, а по-настоящему о такой награде и поминать-то стыдно. То хоть хорошо, что прибавку у подённой выкрутили, да и цаплю ты ловко перешагнул.

У нас с переводом в разряды туго было. Коготок никогда не торопился человека обрадовать хоть малой добавкой. Когда сильно начнут наседать, скажет:

— Пускай цаплю-двухсторонку смастерит. Погляжу.

Работа вроде и не мудрёная, да на две стороны приходилось оглядываться.

Старательно её сделать, — от рабочих покор может быть.

— Вишь, — скажут, — какой барский угодник. Кандалы такому закажут, так он и там цветочки пристроит, чтоб веселее казались.

Без старания сделаешь, Коготок подрежет:

— Куда тебе в первостатейные, коли ты такую известную вещь толком сделать не мог… Надо, видно, ещё годик-два поучиться.

По теперешнему времени непонятно, за что рабочие наших заводов цаплю не любили, а раньше малолетки по улицам распевали: «Горько, горько нам, ребята, под железной цаплей жить»…

Видишь, у старых заводских владельцев заведено было метить свои поделки особым клеймом, как кто придумает. Один, скажем, выберет себе соболя, другой беркута, либо ещё кого, а сысертский владелец придумал на своём клейме цаплю ставить. Почему он облюбовал эту неказистую птицу, сказать не умею. От своих стариков только слыхал, будто это с хитростью сделано. Другие, дескать, владельцы похвастать любили: «у нас в заводских лесах дорогой зверь, над горами беркуты да орлы», а этот прибеднялся:

— Какая у меня дача! Так, болота одни. Из птиц только и видишь, что цаплю.

Это он со своей братией — владельцами так говорил, зато дома, в своих-то заводах, больно высоко цаплю поднимал.

— Надо, — говорил, — того добиться, чтоб наша заводская цапля выше всех взлетела.

С той поры и повелось, что в нашем Сысертском округе цапля у заводских владельцев в большом почёте держалась. Потом, когда заводы другим владельцам перешли, порядки во многом переменились, а цапля в прежней силе осталась. Последний владелец, как он пристрастие к птицам имел, развёл этих железных цаплей столько, что везде их видно было. Ни пройти, ни проехать, чтоб заводская цапля в глаза не попалась. Когда сшибут либо исковеркают какую, барин из себя выходил, слюной брызгался и наговаривал своим ближним холуям. Для переносу, конечно, чтоб другим рассказали, что барин сердится и какое наставленье даёт.

— Это, дескать, знак важный. Его уважать надо. Будет цапля на славе у покупателей — и всем хорошо будет, а уроним славу своего заводского знака, тогда хоть заводы закрывай. Такой знак и ставить-то на железе с оглядкой следует.

По этому барскому приказу уставщики и действовали, — сильно придирались при клеймёжке. А клеймили по горячему. Поворачивать да разглядывать некогда. На глазок приходилось помахивать. Оплошки и бывали частенько. Стукнет, скажем, по полосе либо листу клеймом, а там рванина, скосок, ещё какой изъян окажется. Уставщик тут как тут.

— Срежь это место. Сам знаешь, нельзя нашу цаплю на бракованном железе показывать. Заводскому делу от этого урон может быть. Завистникам нашим попадёт, так они на Нижегородской ярмарке, небось, показывать станут, вот-де на каком барахле сысертская цапля сидит.

Наговорят так да и дадут человеку час-два лишней работы, а то ещё и оштрафуют. Таким людям, ясное дело, заводскую цаплю не за что было любить, да и всем остальным рабочим она опостылела, может, хуже двуглавого орла. Двуглавый, видишь, в те годы ещё высоко летал, не всяк его по-настоящему разглядеть мог, а эта низко сидела и каждому понятие давала, — сколько ни старайся, а ни себе, ни заводам прибытку не будет. Одному владельцу прибыль, да и та как в провал уйдёт.

Прямо сказать, была эта заводская цапля вроде занозы на ходовом месте. И так её не забудешь, а тут ещё эти знаки везде понаставлены: на конторе, у складов, на плотине, над воротами рудного и дровяного дворов, при угольных сараях, даже над сторожёвскими будками и кордонами. Будто заводское начальство подряд взяло народ из терпенья вывести. И случалось это: пожилые занимались ребячьим делом, — сбивали и коверкали эти надоедные знаки. Про ребят и говорить нечего. Каждый с малых лет знал, что цапля — барский знак, если свернуть ей голову, дома ругать не будут, только надо не попадаться, а то худо и большим будет. Ребята и старались. Какая цапля пониже сидела, ту непременно расколотят камнями да палками.

Цапли резались из кровельного железа и были двух сортов: односторонки и двусторонки. Односторонки просто набивались на стену. Их, понятно, сбить нельзя, разве когда грязью забросают. Больше всё-таки было двусторонок. Эти резались из двух листов и укреплялись на шкворне с подушкой, которая прибивалась либо привинчивалась. Шкворень из толстого прутового железа проходил под вытянутой лапой птицы и выходил в кольцо на спине. Это место было самым стойким, зато голова, хвост и вторая подогнутая лапа легко гнулись от хорошего удара камнем. Сшивали листы тоже не больно крепко, — на кровельные клямеры.

Эта цапля на шкворне поворачивалась, и ребятам было занятно бить по такой мете. Всяк норовил сразу покривить нос, подшибить лапу, заворотить хвост, сбить косицы, но рад был и тому, что цапля завертится. Кончалась эта охота тем, что листы распадались. Сторожа, понятно, гонялись за охотниками, грозили сказать отцам, но тоже не больно усердствовали. Эти сторожа, из бывших рабочих, сами в своё время занимались такой же охотой и отговаривались от начальства теми же словами, как их дедушки:

— Нетто за такой оравой углядишь! Надо бы их отцов притянуть, да разве узнаешь, чьи эти вертиголовые!

Случалось, конечно, что какой-нибудь барский наушник опознавал ребятишек. Тогда большая неприятность семье выходила: даже возчикам железа от работы отказывали, а фабричных из завода выставляли. Бывало и стариков с места сгоняли.

— Как, дескать, ты, такой сякой, говоришь, что не узнал ребятишек, коли все они из вашей улицы, а твои стервецы-внучата первые стали пушить камнями!