Падший - Корнев Павел Николаевич - Страница 2

После столкновения с парашютом вращение еще больше усилилось, в какой-то момент меня перевернуло на спину, и над головой мелькнул судорожно дергавший стропы человек. Несколькими резкими взмахами я вернул себе прежнюю устойчивость и расставил в разные стороны руки и ноги подобно воздушным рулям. Свист ветра слегка поутих, падение потеряло недавнюю стремительность, и очень скоро меня обогнал камнем несшийся вниз стюард, за которым тянулось располосованное ударом ножа полотнище парашюта, обмякшее и спутанное.

— Отправляйся в ад, ублюдок! — выкрикнул я и посмотрел на озеро под собой. Некстати вспомнилось, что при падении с большой высоты вода не уступает по твердости камню, но я выкинул эту научную заумь из головы и заставил себя успокоиться. Страха не осталось; нечего больше было бояться, да и незачем.

Я парил, просто парил в небе, а потом озерная гладь вдруг стремительно понеслась навстречу, и лишь за миг до удара о рябь серой воды в голове оформился подспудно не дававший все это время покоя вопрос: откуда, черт возьми, среди бобин кинопленки взялась запись танца Айседоры Дункан? Она ведь мне даже никогда не нравилась!

И сразу — удар и тьма…

Глава первая, или Танец со змеями и немного отравы

Времени нет.

Время — фикция, выдумка наивных романтиков и ученых не от мира сего. Именно благодаря им простаки на полном серьезе полагают, будто время — это закольцованный бег стрелок по циферблату часов. Нечто бесконечное, незыблемое и неизменное. Вечное.

Опасное заблуждение.

Никакого времени нет, есть лишь последовательность событий, которая может оборваться в любой миг. Один миг — и то, что выстраивалось годами, развеивается в прах, исчезает, перестает существовать.

Жизнь? И жизнь — тоже. Моя так точно. По крайней мере, жизнь как привычная упорядоченность бытия.

Сидя на каменистом берегу крохотного островка посреди горного озера, я сожалел вовсе не о сгоревшем дирижабле и даже не о несостоявшемся перелете в Новый Свет, нет! Выть в голос хотелось из-за потерянной иллюзии личной безопасности.

Меня пытались убить.

Опять!

Стюард ведь не рехнулся, не действовал наобум, он все продумал заранее и выждал самый удачный момент. Рухнувший в горах дирижабль — что может быть банальнее? Да и найдут ли обломки вовсе? Разве что через несколько лет случайно кто-нибудь наткнется на искореженный при падении остов.

Но почему и зачем? Кому могла понадобиться моя смерть, если для всего мира я и без того давно мертв? Мертв либо пропал без вести больше года назад. Одно от другого не сильно отличается.

В покушении не было никакого смысла!

По моим следам могли идти обозленные малефики, эта братия возвела месть в ранг культа, но поджог дирижабля, замаскированный под случайное крушение, не вписывался в их обычный образ действий. Чернокнижники привыкли действовать гораздо более прямолинейно и были в своей прямолинейности чрезвычайно предсказуемы. Они полагались исключительно на магию, подкуп не их стиль. Сделай свой ход они, и стюард облил бы себя керосином и со спокойной улыбкой чиркнул спичкой о боковину коробка, а не пытался удрать.

И в происки имперской разведки я не верил тоже. У людей из окружения кронпринцессы Анны не было никаких причин сомневаться в моей смерти: с вынутым из груди сердцем не выживет никто. После моей пропажи из госпиталя они могли искать похитителей распотрошенного тела, но и только.

Концы с концами не сходились; я оказался в тупике.

Вспомнилась объятая огнем рубка, накатила дрожь. Огонь мог уничтожить большинство инфернальных тварей, оборотни исключением не являлись. Просто повезло, что ускоренный метаболизм вывел из организма яд, прежде чем пожар успел распространиться на кают-компанию.

— Дьявол! — выдохнул я, отыскал среди мелкой гальки плоский камушек и резким движением руки запустил его прыгать по воде.

Так себе развлечение.

Чертовски хотелось есть, но на каменистом островке даже трава не росла. Оставалось лишь хлебать сырую воду.

Не подумайте, будто я провел тут несколько дней. Вовсе нет. Не более получаса назад я рухнул неподалеку отсюда и расшибся о воду. Было больно.

Но та боль — резкая и быстрая — не шла ни в какое сравнение с запредельными муками, когда начали соединяться сломанные кости, срастаться мышцы и сухожилия, возвращаться на свои места выбитые суставы.

Я оборотень, а оборотня не так-то просто прикончить даже падением с километровой высоты, но восстановление организма запустило маховик ускоренного обмена веществ, и мне требовалось срочно подкрепиться.

Подкрепиться? Проклятье! Жрать! Я хотел не есть, а именно жрать. Если прямо сейчас не набью брюхо мясом, сам себя начну переваривать.

И боль… от голода боль в мышцах и суставах становилась еще нестерпимее.

— Драть! — Изо рта невольно вырвалось любимое словечко вымышленного друга, и я понял, что дальше так продолжаться не может. Еще немного — и не поручусь, что сумею сохранить ясность мысли. Голод и боль после обратной трансформации зачастую лишали разума даже куда более опытных оборотней.

Я вспомнил отца. Теперь-то мне стало понятно, каких невероятных усилий ему стоило не превращаться в зверя целиком. Его спасала вера, но возможности человека не безграничны, и, дабы унять боль, папа пил, пил и пил. А потом умер. Если день за днем вливать в себя смертельную для обычного человека дозу алкоголя, не выдержит даже печень оборотня.

От этой мысли стало не по себе.

Я поднялся с камня, взял расползшийся по швам пиджак и огляделся по сторонам. Кругом — озеро и зеленые силуэты поросших лесом гор. С запада склоны были более крутыми и обрывистыми, в палитре там превалировал серый цвет, а в голубое небо ввинчивался столб черного дыма. Это догорал дирижабль.

По большому счету, от предстоящего заплыва останавливало лишь нежелание окончательно испортить и без того поврежденную падением с высоты одежду. После повторного купания даже самая качественная ткань неминуемо превратится в половую тряпку. В подобном виде и за бродяжничество задержать могут.

Я посмотрел на выловленные из озера лакированные туфли и с обреченным вздохом принялся сворачивать только-только просохший на ярком летнем солнце пиджак.

Не стоило возвращаться в метрополию — сейчас я осознавал это со всей возможной отчетливостью.

Налетел ветерок, и я поежился то ли от прохлады, то ли от неуютной мысли. Скорее все же второе — холодно не было, наоборот, бросило в пот.

Дьявол! Следовало лететь через Англию!

Следовало, да. Но в Лондоне было традиционно неспокойно: власти устраивали облавы на малефиков, масонов и социалистов, профсоюзы выводили рабочих на уличные демонстрации, да еще подливали масла в огонь пытающиеся отстоять независимость ирландцы. Полиция стояла на ушах, а мне вовсе не хотелось привлекать к своей персоне внимание бывших коллег. Пусть выправленный в российской провинции паспорт на новое имя и проходил по всем реестрам, но всегда оставался риск наткнуться на излишне бдительного констебля или того хуже — шпика Третьего департамента.

Еще не хватало, чтобы кто-нибудь опознал во мне Леопольда Орсо, виконта Круса.

Но вот опознали же!

Убить пытались именно Леопольда Орсо, в этом сомнений не было ни малейших. Лев Шатунов, как звали меня после смены документов, ни в чем предосудительном замешан не был. Получив доступ к вкладу, я сразу покинул Цюрих и путешествовал по Старому Свету, нигде подолгу не задерживаясь.

Серьезная неприятность за это время приключилась лишь единожды, да и та — банальней некуда: меня попытались ограбить. Сам виноват, поначалу не догадался оформить чековую книжку и всюду таскал с собой толстенную пачку франков. Грабитель попался ушлый и трусоватый, он попросту всадил мне в спину три пули. Я очнулся, когда жулик уже обчистил карманы и снимал с руки золотой браслет хронометра. Правду говорят, что жадность до добра не доводит. Грабитель позарился на золотую безделушку и в итоге лишился головы. В прямом смысле — мой самоконтроль в то время оставлял желать лучшего.