Атом в упряжке - "Блюм и Розен" - Страница 20

Толпой овладело страшное волнение. И среди этого волнения к голосу громкоговорителя присоединился сильный и глубокий человеческий голос. Это запел Зоре.

Вивич, обернувшись, сердито закричал что-то подбежавшему полицейскому и, подняв бинокль, поспешно прицелился. Секунду спустя с эшафотом, под неумолчное пение, начало происходить то же, что случилось со стальной скалой, фонарем в башне правительства и зданием английского посольства…

Толпа, окаменев и позабыв о непонятной песне, смотрела, как эшафот менял одну за другой свои краски и как лицо негра, молча повисшего на цепях, вспыхивало то одним, то другим оттенком. Вдруг эшафот, кубы, арки и цепи исчезли. Но внезапно обнаженное тело Зоре медленно, будто плывя в воздухе, начало с большой высоты спускаться на землю. Негр открыл глаза. Он почувствовал свободу. В ту же минуту он увидел мчавшийся к нему автоаэроплан. За рулем сидел молодой летчик.

Не прошло и секунды, как голый рыжий мускулистый мужчина вскочил в открытую дверцу, и авто-аэроплан молниеносно и почти вертикально взвился вверх, оставив правительство, парламент и толпу в полном смятении.

И тогда заведенный чьей-то запоздавшей рукой громкоговоритель, резко оборвав «Интернационал», залился, завизжал, покатился, взорвался смехом, разнося по ошеломленному миру:

— ХА-ХА-ХА-ХА-ХА!

И Борис, не сдержавшись, рассмеялся.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой проливается кровь

— Ах ты, щенок! — прошипел кто-то неподалеку от Бориса, и он увидел, как бритый человек в черной рубашке протискивается к нему через взволнованную толпу, которая толкалась и гудела, ожидая увидеть еще что-нибудь интересное.

— Мы пропали, — с тревогой сказал Антонио и рывком потянул Бориса в противоположную сторону. В ту же минуту Борис почувствовал, что кто-то смущенно смотрит на него.

— О, — тихо произнесла женщина, и он снова вспомнил ее имя — Джиованна. — Что ты наделал, парень? Беги скорее!

Борис дернулся и, пригнувшись, поспешил за Антонио. За ними быстро, но спокойно, заслоняя их широкой спиной, шла Джиованна. Не успел человек в черной рубашке оттолкнуть плечом нескольких любопытных зрителей, как все трое уже неслись на движущемся тротуаре к ближайшей автомобильной стоянке.

Но вдруг Бориса ударил сильный ток воздуха, и рука Антонио задрожала в его руке.

— Тише, — сказал Антонио, зашатавшись и еще больше побледнев, — меня ранили.

— Ничего, — отчаянно и решительно ответил Борис, — я вас донесу, — и, собрав все силы, обнял Антонио и прижал его к себе.

Его рука попала во что-то теплое и влажное, и Борис подумал: «Это — кровь».

— Дети мои, — печально, но строго сказала Джиованна. — Дети мои, кто вы такие? Почему вы смеялись? — Она подставила Антонио плечо, глазами показала Борису, где нужно спрыгнуть с тротуара и быстро побежала вперед, разыскивая свой автомобиль.

Антонио ослабел и, закрыв глаза, тихо застонал. Борис поднял его и, пошатываясь, большими шагами пошел за Джиованной. Когда они вдвоем усаживали Антонио в автомобиль, тот застонал снова.

— Господи боже мой, господи боже мой, — поспешно пробормотала Джиованна. Укоризненно посмотрев на Бориса, она начала торопливо снимать с Антонио пиджак и, разорвав его рубашку, перевязала рану.

Борис, не обращая внимания на ее взгляд, отрывисто назвал шоферу адрес Франца, который ему сказали перед уходом.

Машина послушно зашумела и понеслась по оживленным улицам, потом свернула в темный переулок и остановилась у большого дома.

Зловонная, плохо освещенная лестница встретила Бориса и Джиованну. Франц жил высоко, и они шли долго, останавливаясь на площадках. Борис мрачно молчал и сердито смотрел на Джиованну. Антонио повис у них на руках, очевидно, потеряв сознание. Только изредка сквозь стиснутые зубы доносился глубокий стон.

На условные два звонка дверь распахнулась не сразу.

— Кто там? — спросил сонный голос Франца.

— Мы, — с тоской ответил Борис, и сердце его сжалось. — Откройте!

В дверях появилось темное лицо рабочего, и в то же мгновение его высокая фигура склонилась над сыном.

— Уже? — негромко воскликнул он.

— Нет, — так же тихо ответил Борис, — он жив. Нужен врач.

Франц выпрямился во весь рост и спросил:

— На чем вы приехали?

— Можете воспользоваться моим шофером, — сказала Джиованна, стоявшая в тени. — Пусть мальчик съездит за врачом. Я помогу вам…

Но Франц, не слушая, осторожно поднял Антонио, отнес его на кровать и, схватив Джиованну за руку, помчался вниз.

— Прикажите шоферу! Я еду за врачом.

Борис остался наедине с Антонио. Раненый лежал неподвижно. Вокруг царила тишина. Только из соседней комнаты раздавались короткие возгласы. Чей-то детский голос говорил во сне. Борис вспомнил веселые детские лица, и чувство вины и непоправимого несчастья словно твердым кулаком сжало его сердце.

Но вот послышались шаги и неровное дыхание. Джиованна, запыхавшись, медленно поднималась по лестнице. Она молча вошла и села. Отдохнув с минуту, она подняла глаза на печально сидевшего у постели Бориса.

— Ну, милый, — сказала она, и на ее материнском лице появилось выражение легкой растерянности. — Что же ты со мной сделал? Вот здесь, — и она кивнула в сторону Антонио, — надо человека спасать, а ко мне завтра хозяин прицепится: что да как, и откуда кровь в автомобиле. Да что же это такое, милок, скажи?

Борис поднял на нее серьезные, ясные глаза и ответил прямо:

— Нет, не скажу. Не могу сказать. И хозяину вашему ничего нельзя говорить. Если он о чем-нибудь узнает, то… — ему ничего другого не пришло в голову, — …то и я буду лежать, как сейчас Антонио. Вы поезжайте домой, а шофера и автомобиль нужно будет задержать.

— Ты меня разозлил, сынок, — взволнованно перебила Джиованна. — Зачем же ты приходил к нам и прятался?

Борис ничего не ответил и посмотрел на Антонио. Джиованна вздохнула и покорно замолчала.

Опять наступила тишина. Борис подпер голову рукой, чувствуя тихое биение жилки на виске. Она, пульсируя, отбивала время. А время тянулось долго. Ему казалось, что он постарел, что Советский Союз, Журавлев, товарищи, кружок натуралистов, живая красная Москва — все это ушло в далекое солнечное детство. И, подумав о борьбе, о тревожной жизни подполья, о ненависти и терпении, он медленно поднял голову и дал себе слово быть стойким.

В это время раздались два звонка, — спокойные, короткие звонки.

Вошли Франц, шофер и человек в очках с седыми, опущенными вниз усами — видимо, врач.

Франц указал врачу на Антонио, сразу же повел испуганного шофера в другую комнату, запер за ним дверь и вернулся. Лицо рабочего было усталым и мрачным, но он посмотрел на Бориса ласково, и под этим взглядом Борис снова превратился в слабого юношу, почти мальчика, ничего не знающего о настоящей борьбе.

Врач склонился над кроватью.

Его седые усы важно зашевелились над обнаженным Антонио. Тонкими белыми пальцами он прощупывал в разных местах безжизненное тело раненого. Прошло несколько минут тоскливого ожидания. Наконец врач выпрямился и недовольно посмотрел на стоявшего поодаль Франца.

— Плохо дело, — сказал врач. — Очень плохо. Эти негодяи стреляют разрывными пулями.

Франц молча шагнул вперед.

— Плохо, — повторил доктор, — но мы попробуем, — и с неожиданной резвостью он сбросил пиджак и стал отдавать распоряжения всем, кто был в комнате.

— Спиртовку!..

— Воды!..

— Марлю!..

— В аптеку! — и он быстро написал рецепт.

— Два таза!..

— Еще воды!..

Хмуро, но точно, коротко, но деловито, как капитан, что до последней минуты борется с безнадежным ночным штормом, этот седой человек подгонял свою команду, и три человека, объединенные отчаянием, без возражений, слепо выполняли все, что нужно было делать у постели умирающего.