Пришпоренный - Форестер Сесил Скотт - Страница 12

Может быть, тех, которых удается найти. Этого гость не знал. Конечно, есть… — тут у Хорнблауэра возникло затруднение. Потом он понял. Фрегат «Луара» был подготовлен к плаванью неделю назад (бретонское «Луара» и смутило Хорнблауэра). Фрегат должен был отправиться в Индию, но по обычной глупости флотского начальства большую часть опытных моряков с него сняли и перераспределили по другим судам. Рыбак, поглощавший ром в неимоверном количестве, не скрывал ни едкой бретонской ненависти к установившемуся во Франции безбожному режиму, ни презрения опытного моряка к неумелому руководству Республиканского Флота. Хорнблауэру оставалось только вертеть в руках стакан и слушать, напрягаясь до предела, чтоб уловить все тонкости разговора на чужом языке. Когда капитан встал, чтобы распрощаться, Хорнблауэр почти искренно сказал на ломанном французском, что сожалеет об его уходе.

— И все же мы можем встретиться, даже если начнется война. Я думаю, вы знаете, что Королевский Флот Великобритании не воюет с рыбачьими судами. Я всегда буду рад купить у вас немного рыбы.

Французский капитан посмотрел на него пристально, быть может из-за того, что речь зашла о деньгах. Сейчас самый ответственный момент, требующий точного суждения. Сколько? Что сказать?

— Конечно, я должен расплатиться за сегодняшнее, — сказал Хорнблауэр, запуская руку в карман. Он вынул две монеты по десять франков и вложил их в мозолистую ладонь капитана. На обветренном лице рыбака проступило нескрываемое изумление. Изумление сменилось алчностью, потом подозрением. Капитан явно что-то просчитывал, потом решительно сжал руку и спрятал деньги в карман. Чувства сменялись на его лице, как краски на шкуре умирающего дельфина. Двадцать франков золотом за два ведра сардин — скорее всего капитан кормит себя, жену и детей на двадцать франков в неделю. Десять франков в неделю он платит работникам. Деньги большие — то ли английский капитан не знает цены золоту, то ли… Во всяком случае, француз мог не сомневаться, что стал на двадцать франков богаче, и что в будущем может тоже рассчитывать на золото.

— Надеюсь, мы еще встретимся, капитан, — сказал Хорнблауэр. — И вы понимаете, конечно, что мы в море всегда интересуемся тем, что происходит на суше.

Оба бретонца с пустыми ведрами перелезли через борт, оставив Буша горестно лицезреть грязные следы на палубе.

— Палубу можно вымыть шваброй, мистер Буш, — сказал Хорнблауэр. — Это будет удачным завершением удачного дня.

5

Когда Хорнблауэр проснулся, в каюте было совсем темно. Сквозь два кормовых окна не пробивался даже слабый свет. Хорнблауэр, не вполне проснувшись, лежал на боку. Один раз пробил корабельный колокол. Хорнблауэр перевернулся на спину и потянулся, пытаясь привести мысли в порядок. Это, должно быть, одна склянка утренней вахты, потому что один удар колокола во время предыдущей вахты он слышал, возвращаясь в постель — его разбудили в полночь, чтоб повернуть судно оверштаг. Он проспал шесть часов, даже учитывая этот перерыв. Хорошо командовать судном. Вахтенные, ушедшие спать вместе с ним, к этому времени уже полтора часа были на палубе.

Койка слабо покачивалась. Насколько можно судить, «Отчаянный» идет под малыми парусами, ветер умеренный на правом траверзе. Так и должно быть. Скоро вставать — Хорнблауэр повернулся на другой бок и снова заснул.

— Две склянки, сэр, — сказал Гримс, входя в каюту с зажженной лампой. — Две склянки, сэр. Небольшой туман, и мистер Провс говорит, он хотел бы лечь на другой галс. — Гримс был худосочный юноша, заявивший, что был капитанским слугой на пакетботе Вест-Индской компании.

— Дайте мне бушлат, — сказал Хорнблауэр. В одном бушлате поверх ночной рубашки на палубе было зябко. Хорнблауэр нашел в кармане Мариины перчатки и с благодарностью их натянул.

— Двенадцать саженей, сэр, — доложил Провс, когда судно легло на другой галс, и на фор-руслене бросили лот.

— Очень хорошо. Есть время одеться, есть время позавтракать. Есть время — разнообразные соблазны обступили Хорнблауэра. Он хотел чашку кофе. Он хотел две или три чашки кофе, крепкого и очень горячего. А кофе у него только два фунта. По семнадцать шиллингов за фунт он больше себе позволить не мог. Чудом свалившиеся на него сорок пять фунтов — он выиграл их в вист как раз перед тем, как появилось обращение короля к парламенту — растаяли в мгновение ока. Надо было справить походную одежду, выкупить из ломбарда шпагу, приобрести обстановку в каюту и оставить семнадцать фунтов Марии, чтоб она могла протянуть, пока не получит его жалованье. Так что на «капитанские припасы» осталось немного. Он не купил ни барашка, ни поросенка. Ни одного цыпленка. Миссис Мейсон сторговала ему шесть дюжин яиц — они, упакованные в стружки, лежали в ведре, принайтовленном к палубе в штурманской рубке — и шесть фунтов круто посоленного масла. Сахарная голова, несколько горшочков с вареньем — на этом деньги кончились. У Хорнблауэра не было ни ветчины, ни заготовленного впрок мяса. Вчера он поужинал сардинами — то, что они были куплены на деньги секретной службы, придавало им некоторую пикантность, но вообще ничего хорошего в сардинах нет. А кроме того, моряки издревле питают предубеждение к рыбе — существам одной с ними стихии. Они злятся когда бесконечная смена соленой свинины и соленой говядины нарушается рыбой. Отчасти это может объясняться тем, что после рыбы остается запах, долго не выветривающийся с небрежно сполоснутой морской водой посуды. В этот самый момент, проснувшись, заблеял один из ягнят, привязанных в установленной на шкафуте шлюпке. Когда «Отчаянный» готовился к плаванью, кают-компания сбросилась на покупку четырех ягнят. В один из этих дней офицеры будут есть жареное мясо, и Хорнблауэр собирался напроситься к ним на обед. Мысль эта напомнила ему, что он голоден — но голод не шел ни в какое сравнение с тем, как хотелось кофе.

— Где мой слуга! — вдруг заорал он.— Гримс! Гримс!

— Сэр? — Гримс просунул голову в дверь штурманской рубки.

— Я пойду одеваться, и я хочу позавтракать. Я выпью кофе.

— Кофе, сэр?

— Да. — Хорнблауэр едва удержался, чтоб не сказать «черт тебя подери». Обрушивать ругательства на человека, который не вправе ответить тем же, и чья единственная вина состоит в его безобидности, претило Хорнблауэру, так же как некоторым людям не нравится стрелять лисиц. — Вы ничего не знаете про кофе?

— Нет, сэр.

— Возьмите дубовый ящичек и принесите его мне. Хорнблауэр, бреясь с помощью четверти пинты пресной воды, объяснил Гримсу про кофе.

— Отсчитайте двадцать этих бобов. Положите их в открытую кастрюльку — возьмете ее у кока. Потом поджарьте их на камбузе. Будьте внимательны. Потряхивайте их. Они должны стать коричневыми, не черными. Поджаренными, но не горелыми. Ясно?

— Ну… да, сэр.

— Потом отнесите их к доктору, с моими приветствиями.

— К доктору? Да, сэр. — Гримс увидел, что брови Хорнблауэра сошлись, как грозовые облака, и вовремя подавил свое изумление при упоминании доктора.

— У него есть пестик и ступка, в которой он толчет слабительное. Положите бобы в ступку. Изотрите их. Мелко, но не в пыль, запомните это. Как зернистый порох, не как пороховая пыль. Ясно?

— Да, сэр. Думаю, ясно.

— Потом… Ладно, ступайте, делайте, потом опять явитесь ко мне.

Гримс явно был не из тех, кто все делает быстро. Хорнблауэр успел помыться, одеться и расхаживал по шканцам, с нетерпением ожидая завтрака, когда появился Гримс со сковородкой сомнительного порошка. Хорнблауэр коротко объяснил ему, как приготовить из этого кофе. Гримс с сомнением выслушал.

— Идите, готовьте. Ах да, Гримс!

— Сэр?

— Я хочу яичницу. Из двух яиц. Вы умеете жарить яичницу?

— Э… да, сэр.

— Зажарьте ее так, чтоб желтки были почти твердыми, но не совсем. И принесите горшок масла и горшок варенья.

Хорнблауэр, отбросив всякое благоразумие, вознамерился хорошо позавтракать. Но ветреное настроение накликало ветреную погоду. Без всякого предупреждения налетел шквал, ударил «Отчаянного» в лоб, и, пока корабль спускался под ветер и приходил в себя, хлынул дождь, ледяной апрельский ливень. Хорнблауэр отмахнулся от Гримса, когда тот первый раз подошел доложить, что завтрак готов, и пошел с ним только на второй раз, когда «Отчаянный» снова лег на прежний курс. Ветер улегся, рассвело, времени у Хорнблауэра почти не оставалось.