Вангол-3 По следу «Аненербе» - Прасолов Владимир Георгиевич - Страница 29

– Эй, Ворон, позычь махры. Эх, счас бы бабенку какую шевельнуть…

Кольша не понял вообще, что это значит. Кроме имени или клички, остальные слова для него были неизвестны. Любопытство победило страх, Кольша остался на своем наблюдательном пункте.

– Тащи свою задницу сюда, отсыплю трохи…

– Да, если бы не это зелье духмяное, показал бы я тебе – «тащи свою задницу»!

– Ну-ну, не пугай, не пужливый…

Лохматый вылез из палатки и подошел к костру. Дальше происходило то, что вызвало у Кольши не просто изумление, а полное непонимание происходящего. Он видел, как лохматый взял у разрисованного мешочек с махоркой и, свернув самокрутку, прикурил от головешки из костра.

«Бесы! Точно, как батя говорил, смрадно дышат и дым из ноздрей пускают – сатанинское племя!»

Уходить надо, даже то, что они говорят меж собой, слушать вредно. Слова дурные, как стрелы ядом напитанные, ранят чистую душу. Кольша несколько раз перекрестился, читая про себя молитву, потом отполз от обрыва и, встав на ноги, быстро убежал к привязанному к коряге псу.

– Молодец, Арчи, это чужие… – похвалил он собаку. – Идем, они нас не заметят, обойдем их верхами.

Поднявшись выше в сопку, они обошли лагерь чужаков и продолжили путь уже по тропе, ими пробитой. Шли осторожно, опасаясь нечаянной встречи. Арчи далеко не отходил, верно проникшись ответственностью, чувствуя тревогу своего хозяина. Шли до полной темноты. Заночевали на берегу этого же ручья. Утром Кольша увидел, что вода в нем настолько мутная, что даже напиться нельзя. Такое только после сильных дождей бывает, но дождя уже неделю как не было…

Еще два дня шел Кольша. Чем ближе был Енисей, тем больше становилось в тайге тропинок и даже лесовозных волоков. Лесосеки, в которых зимой валили лес, летом пустовали, и один раз Кольша заночевал в сторожке. А утром вышел к большой избе на развилке лесовозных дорог. Над дверью висел поблекший от времени и дождей, оттого уже не красный, а какой-то желтовато-сизый флаг. Изба была открыта, поленом припертая снаружи дверь не имела замка. Окно было прозрачно, Кольша пальцем потрогал стекло в раме. В его деревне стекла не было, окна слюдой закрывали. Заглянул внутрь – никого, решил посмотреть, что там. Только посмотреть, и все.

Открыв дверь, Кольша шагнул в просторную комнату, в избе не было никаких перегородок. Напротив, у окна, стоял стол, по стенам широкие лавки, посередине избы – плохо сложенная кирпичная печь. На столе и под ним какие-то помятые листы линованной бумаги и мусор. На бревенчатой стене в центре, над самым столом, большой портрет усатого мужчины без бороды и плакат – «Слава вождю мирового пролетариата Сталину!».

Кольша грамоту знал, хоть буквы и были не совсем те, читать можно было, однако, как он ни старался, все равно кроме слова «Слава», ничего не понял. Это слово связано с Богом, только его славят люди. Но чужаки Бога не славят, они от него отреклись. Да и лицо на портрете менее всего святой лик напоминало. Скорее, напротив, лукавый взгляд, хитрый у человека этого был. Значит, это не Бог, а сатана в обличье человечьем. Сделав это несложное заключение, Кольша трижды перекрестился, плюнул через левое плечо, вышел и закрыл дверь. Ему и в голову не могло прийти, что в качестве иконы может быть лик простого смертного, грешного, как и все, человека…

К полудню этого дня Кольша с Арчи вышел к большой реке, Енисею. Дух захватило, когда он увидел с высоты береговых скал водную гладь великой реки. Увидел, и затрепетало мальчишеское сердце. Необозримый простор и величественная красота открылись перед ним. Мир как будто распахнулся, раскрылся всей своей глубиной. Открыто и доверчиво.

Так и хотелось взлететь и парить над этим живым, переливающимся всеми оттенками голубого и синего, искрящимся на солнце перекатами чудом. Арчи, почуяв воду, рванул вниз и уже через несколько секунд радостно лаял, ошалело носясь и бултыхаясь на песчаной отмели. Когда Кольша спустился на берег, пес лежал у воды в тени огромного валуна и следил, как небольшие белячки, мелкий хариус, охотятся на мотыльков, танцующих замысловатые танцы над самой поверхностью воды. Было полуденное затишье. Палящее солнце и как будто масляная гладь медленно идущего потока. Белое облачко мотыльков парило над самой его поверхностью. В него то и дело из плотной неисчислимой стаи, разгневавшись против течения, резким зигзагом выскакивали, сверкнув на солнце серебристым боком, небольшие, в ладошку, харюзки и, схватив крылатую добычу, с шумом падали обратно, в водоворот своих собратьев, штурмующих принесшего пищу, вырывая из его пасти все, что он не смог сразу проглотить.

«Эх, удочку бы! – подумал Кольша. – Сколь рыбехи пропадат…»

– Эй, хлопец, ты отколь будешь? – услышал он окрик за своей спиной.

Как пружина с места подскочив, вздыбившись холкой, Арчи с грозным рычанием, медленно, пошел на вышедшего из-за камня бородатого мужика.

– А вам како дело?

– Ты собаку-то придержи. Ага. Нам до всего дело есть, мы тутошние. Своих всех наперечет знаем, а к чужим завсегда интерес имеем. Так отколь будешь?

– Отколь, отколь, ты, дядя, лучше спроси, куда иду.

– Так-то не вопрос, ясно, на фронт, поди?

Кольша несколько смутился, услышав незнакомое ему слово. Но Арчи в этот момент дернулся к мужику, и пауза осталась незаметной.

– Не, дядя, я по своим делам, – сказал Кольша и, сделав вид, что разговор закончен, склонился к своему мешку.

– А ты, часом, не к Михеичу, сынок, идешь?

Кольша поднял глаза на мужика. Тот усмехнулся в бороду.

– Я сразу понял, откуда ты, парень. Не боись, я свой, свояк я Косоурову, так вот. Идем, жду тебя уж три дня.

– Отчего ждешь? Кто тебя упредил…

– Кажное лето в эти дни от вас человек здесь выходит, потому я жду. Чего со Степаном-то? Он последние годы приходил.

– Занят, теперь я ходить буду.

– Тебя как зовут-то, ходок?

– Кольша.

– А меня зови Афанасий Михеич. Пойдем, там, в лодке, припас, что свояк просил. Донесешь ли?

– Донесу, я сильный.

Михеич, с сомнением окинув фигуру парня, кивнул:

– Пошли посмотрим, сколь сможешь забрать.

В лодке лежал мешок размером с самого Кольшу.

– Что там?

– Соль, два пуда, мыло, топоры. Не упрешь все, придется второй раз итить.

– Да, много, зараз не унесу, несподручно. Возьму половину, а остальное подальше от берега унесу и спрячу. Через десять ден вернусь и заберу, не пропадет.

– Хорошо, я помогу поднять наверх, а там уж сам.

– Спасибо. А можно спросить, чего это за фронт, куда, ясно дело, я итить должен?

– Так война идет, сынок, большая война, вот все добрые пацаны и бегут из домов на фронт, немца-фашиста воевать.

– Война? С кем война?

– Эх, как вы там живете? С немцами, напали они на нас в прошлом году летом. Разбойно напали, ночью. Зимой аж до Москвы дошли, но не получилось у них, отбросили от Москвы фашистов. Теперь от моря до моря фронт, всей землей встали супротив поганых. Да чё тебе рассказывать, вы же там, окромя своего двора, ничего не видите…

– Мы, дядя, никого не трогаем, никому жить не мешаем…

– Да ладно, Кольша, не мне вас судить, а и не совсем я с вами согласный. Живете изгоями, а земля-то – она одна на всех, и ежели ее немец испоганит, то никому на ней места не станет, и вам тоже. Только получается, сын мой сейчас за нее кровь проливает, а ты на речке прохлаждаешься…

– Дак я-то при чем, дядя?..

– Прости, Кольша, ты и впрямь ни при чем. Прости дурака старого, писем от сына Ваньки уже три месяца нет…

– Он на фронте?

– Да, с августа сорок первого.

– Вы меня простите, по незнанию обидел вас…

– Иди ужо, обидел он меня… на обиженных воду возят… Пошли, в гору мешок подтяну.

Когда они вдвоем все подняли на скалу, Кольша стал искать место, куда спрятать половину товара. Михеич разложил костер и поставил греть чайник. За водой пришлось снова спускаться к Енисею, но это для Кольши только в удовольствие, соревновались, кто быстрее поднимется – он или пес его Арчи.