Глубинный путь - Трублаини Николай Петрович - Страница 40

Выводы Кучина были не такими решительными, как выводы его предшественника. Он тоже отбрасывал идею герметизации туннеля, но требование устранить Макаренко со строительства не поддерживал.

Сошел он с трибуны, провожаемый полуироническими взглядами присутствующих.

— Слово предоставляется инженеру Опоку, — сказал Саклатвала.

По залу прошло движение. Люди выпрямились в креслах. Очевидно, от этого выступления ожидали чего-то особенного.

Опок начал с теоретического рассмотрения системы шахтного строительства. Высоко оценив темпы пробивания шахт на Глубинном пути, он внес несколько важных предложений и наконец подошел к главному — к идее герметизации туннеля. Он подверг уничтожающей критике все аргументы Макаренко в защиту герметизации.

— Основной порок этой идеи в том, что, согласившись на герметизацию, мы истощаем наше народное хозяйство огромными лишними затратами и задерживаем, тормозим открытия туннеля почти на год. Вы знаете из выступления представителя Генерального штаба, чем это грозит. Над нами нависла огромная опасность. Чтобы ликвидировать ее, чтобы в ближайшем будущем спасти жизнь сотен, а возможно, и миллионов людей, чтобы одолеть врага, который готовится к нападению на нас, надо немедленно заканчивать строительство туннеля.

Он обратился к сессии и заговорил тише, как бы подчеркивая сказанное.

— Товарищи, я знаю инженера Макаренко не первый год. Мне приходилось наблюдать его в практической работе и знакомиться с несколькими его проектами, в частности с первым проектом, составленным после окончания института. С полной ответственностью заявляю, что это один из самых талантливых и самых опытных инженеров нашего времени, человек исключительных способностей и сильного характера. Его слабое место — пренебрежение к деталям. Но здесь ему на помощь приходят многочисленные конструкторы. Почему же Макаренко выдвинул свой проект герметизации и так горячо его отстаивает? Это не деталь, в которой он может ошибиться и, не найдя правильного решения, чтобы не терять времени, обратиться за помощью к конструктору. Это не ошибка, свойственная юноше-фантазеру, не увлечение, как кое-кто здесь объясняет. Нет, я уверен, что инженер Макаренко понимает неприемлемость идеи герметизации Глубинного пути. И все же он упорно настаивает на своем. В чем же здесь дело? Товарищи! Талант, исключительный талант отдельного человека в какой-либо области техники или искусства не всегда служит на пользу человечеству. Я вынужден сказать, что в данном случае, несмотря на способности или талант инженера Макаренко, приходится говорить о преступлении. Это настолько очевидно для всех, что к сказанному мною не стоит ничего и добавлять.

— Правильно! Правильно! — послышались выкрики.

Макаренко побледнел, закусил губу. Из-за стола с суровым выражением лица поднялся академик Саклатвала.

— Я прошу товарищей, — сказал начальник строительства, — не спешить с различными выводами по адресу отдельных лиц и не превращать нашу сессию в заседание суда. Слово имеет академик Револ.

Когда седовласый академик поднимался на трибуну, к Саклатвале подошел его секретарь и подал ему какую-то бумажку. Мое внимание раздваивалось: я следил за Револом и одновременно заинтересовался бумажкой, которую читал Саклатвала. Начальник строительства нахмурился, еще раз перечитал написанное в бумажке и на какие-нибудь полминуты задумался, совершенно не слушая оратора. Потом он что-то сказал секретарю. Тот подошел к Макаренко, шепнул ему несколько слов и направился в нашу сторону. Главный инженер туннельных работ поднялся со своего места и приблизился к Саклатвале.

— Технические проблемы нам придется на некоторое время отложить, — сказал Револ, — так как их обсуждение само собой превращается в суд над инженером Макаренко и теми, кто его поддерживает.

В это время возле нас остановился секретарь Саклатвалы и, наклонившись, прошептал Кротову:

— Начальник строительства просит вас немедленно подойти к нему.

«Кротову дадут слово, — подумал я. — Что же он будет говорить?»

Саклатвала передал Макаренко только что полученную им бумажку. Молодой инженер быстро прочитал ее и, как мне показалось, оторопел.

— Но, чтобы не превращать сессию в суд, — говорил Антон Револ, — мы должны потребовать отстранения инженера Макаренко от работы на строительстве и предания его суду, который определит меру наказания за несомненное, как считает абсолютное большинство из нас, злодеяние.

Но абсолютное большинство присутствующих не слушало оратора, а следило за столом президиума, где совещались Саклатлава, Макаренко и Кротов. Туда же направился Самборский.

Антон Револ продолжал свою, очевидно, хорошо продуманную речь, которая должна была стать образцом блестящего ораторского дарования, но его перебил Саклатлава, попросив минуту внимания.

— Товарищи, — оказал он, — нам придется прервать заседание. Получено сообщение о катастрофе в районе девятьсот двадцать пятой шахты. Полчаса назад в туннель прорвались подземные воды. Инженер Макаренко и инженер Кротов немедленно вылетают туда. Завтра утром туда же вылетит специальная комиссия. В состав комиссии войдут представители нашего совета.

15. Ночной полет

Известие о катастрофе поразило всех. Академик Револ словно замер на трибуне. Черняк, сидевший возле меня, вскочил со своего места и побежал к Саклатвале. Инженеры и профессора напряженно вытягивали голову, ожидая, что скажет начальник строительства дальше.

Я сидел совершенно ошеломленный. Я представил себе подземные залы и коридоры, где проезжал вчера утром, вообразил себе страшные картины наводнения, а может быть, и обвалов. Меня охватила тревога за друзей, за людей на шахте. Ведь там Лида, Аркадий Михайлович, Тарас и Догадов! Не случилось ли с ними беды?

Макаренко и Кротов уже вышли из зала.

В эту минуту моего плеча коснулась чья-то рука. Я оглянулся и увидел Томазяна.

— Немедленно идите за мной, — сказал он мне и пошел к двери.

Я послушно направился за ним.

На улице следователя ждала машина.

— Немедленно в гостиницу, — приказал он шоферу.

В машине Томазян молчал. Только когда мы уже подъезжали к «Витязю Иркуту», он нарушил молчание:

— Сейчас мы вылетим в Забайкалье. Мы должны прибыть на девятьсот двадцать пятую если не раньше, то вместе с инженерами.

— Они уже, должно быть, на аэродроме.

— Возможно. Но мы тоже сейчас там будем. Не могу простить ни себе, ни вам, — сказал следователь, когда мы входили в гостиницу, — чего ради вы помчались на сессию, а я позволил вам это!

— А разве, если бы я был там, я мог бы предотвратить катастрофу?

— Боюсь, как бы какие-нибудь темные люди не воспользовались катастрофой для своих целей. Кто знает, что там делается. Среди общей паники легче всего выкрасть документы, которые их интересуют, усилить катастрофу…

Пробежав по коридору и едва войдя в комнату, Томазян бросился к телефону. После короткого разговора с областным прокурором и начальником аэропорта он получил разрешение на скоростной самолет.

— Даю вам пять минут на сборы, — сказал мне следователь.

Что можно сделать за пять минут? Я успел только забежать к себе в номер, схватить первый попавшийся под руку чемодан, бросить в него смену белья, полотенце, зубную щетку и вернуться к Томазяну.

В вестибюле меня остановил портье, только что видевший меня с Томазяном, спросил, не в пятнадцатый ли номер я иду, и попросил передать спешное письмо, только что полученное на имя Томазяна.

Я взглянул на конверт и увидел, что адрес написан как будто знакомым почерком. Но разглядывать конверт у меня не было времени, и я поспешил в номер следователя.

— Молодец! — похвалил меня Томазян. — Я думал, вы еще долго будете копаться.

— Ну, зачем же, — гордо ответил я. — А вы?

Он тоже был готов.

— Вот вам письмо.

— Откуда?

— Портье передал. Только что получено.

Томазян разорвал конверт и начал быстро просматривать письмо, но потом стал читать его внимательно. Вероятно, письмо было интересное, так как он подошел к письменному столу и зажег лампу. Это письмо задержало нас еще минут на пять-шесть.