Коварный обольститель - Хейер Джорджетт - Страница 63

Вместо ответа лорд Ингам лишь покачал головой, однако, выдвигаясь в назначенный день на Грин-стрит, дабы послушно пожелать родительнице счастливого пути, он не сомневался, что планы ее изменятся и что в доме царит неразбериха. Но Том оказался хозяином своего слова. У крыльца застыл в ожидании старомодный экипаж, на запятках которого громоздились горы багажа; войдя же в дом, лорд Ингам обнаружил путешественников полностью экипированными к отъезду. Задержка случилась только из-за того, что леди Ингам внезапно решила, что забыла свои щипцы для завивки волос, ради чего пришлось вынуть все вещи из ее дорожного несессера, поскольку Мукер уложила их на самое дно.

Лорд Ингам проникся к Тому большим уважением, поэтому рискнул поздравить юношу. И тогда молодой Орде признался ему, что дело едва не сорвалось еще вчера, когда ее милость совсем уже собралась было отсрочить поездку под предлогом испортившейся погоды.

– Но я сумел убедить миледи, сэр, и думаю, смогу посадить ее на борт пакетбота, отплывающего в четверг, в добром здравии, – заявил полный оптимистичных надежд юноша.

Лорд Ингам, глядя на небо, затянутое тяжелыми тучами, придерживался иного мнения, однако говорить об этом вслух не стал.

Глава 20

Лорд Ингам оказался прав. Первый же взгляд, брошенный миледи на море, явил ее взору свинцово-серые беснующиеся валы, увенчанные белыми хлопьями пены; и задолго до того, как ее высадили у гостиницы «Шип-Инн», она уведомила Тома, что целый полк гвардейцев Ее Величества не затащит ее на борт пакетбота до тех пор, пока ветер не уляжется. Два дня, проведенные в дороге (поскольку во избежание усталости леди Ингам пожелала остановиться на ночь в Кентербери), наградили почтенную матрону сильной головной болью, а на конечном отрезке пути она становилась все более раздражительной. Когда путешественники прибыли в Дувр и порыв сильного ветра едва не сорвал шляпку с ее головы, расположение духа леди отнюдь не улучшилось; несколько минут вообще казалось, что она погрузится обратно в карету и прикажет возвращаться в Лондон. К счастью, юноша заранее заказал для них номера в гостинице; известие же о том, что ее ожидает лучшая спальня вкупе с лучшей гостиной, причем в обеих комнатах уже разожжены камины, несколько смягчило настроение миледи. Доза камфарной настойки опия, предписанной сэром Генри Халфордом, с последующим часовым отдыхом и превосходным ужином настроили миледи на благодушный лад. Но стоило Тому сообщить ей, что пакетбот в тот день отплыл в Кале по расписанию, намекая, что им самим не грозит опасность кораблекрушения, она обескураживающе заметила:

– Именно крушения корабля я и опасаюсь!

На следующее утро, когда знающие люди назвали погодные условия благоприятными для плавания, Том совершил открытие, что в представлении миледи «благоприятные условия» означают мертвый штиль. Морской пейзаж озаряли лучи мягкого апрельского солнышка, но леди Ингам углядела белые барашки на волнах, чего ей оказалось вполне достаточно, и она лишь поблагодарила Тома за проявленную заботу. Попытка убедить ее в том, что четырехчасовой переход с небольшой качкой выглядит предпочтительнее в два раза более длительного нахождения в душной утробе пакетбота, привел только к тому, что миледи поспешно схватилась за флакончик с нюхательными солями. Она попросила юношу при ней не употреблять больше слова «качка». Если уж он с Фебой настроился побывать в Париже, она не станет лишать их обещанного удовольствия, но они должны дождаться хорошей погоды.

Они ждали полного штиля пять дней. Прочие путники приезжали и уезжали; леди Ингам и Феба безвылазно сидели в «Шипе»; а юноша, которого заранее предупреждали о том, что счета, предъявляемые к оплате в этой бойкой гостинице, пользуются дурной славой баснословных, уже начал опасаться, что останется без гроша еще до того, как сумеет доставить обеих дам в Амьен.

Погода упрямо оставалась ветреной; расположение духа пожилой миледи неуклонно ухудшалось; Мукер торжествовала; Том же, решив, что нет худа без добра, искал развлечений в порту. Будучи юношей любознательного склада ума и дружелюбного расположения, он обнаружил там много интересного для себя и вскоре уже показывал Фебе различные суда, стоящие на якоре в гавани, безошибочно распознавая бригантины, баржи, шлюпки и таможенные катера.

Миледи, убежденная в том, что любой притон моряков кишмя кишит отчаянными личностями, только и ждущими подходящего момента, дабы ограбить неосторожных растяп, решительно возражала против прогулок Тома по верфям и причалам, но смягчилась, когда он вернул ей пачку банкнот, которые она поручала ему. По ее просвещенному мнению, было бы куда лучше, если бы Том с Фебой поднялись на Западные высоты[63] (где ветер выдул бы из Фебы всю хандру), но потом леди Ингам вынуждена была признать, что человеку с негнущейся ногой подобные экзерсисы противопоказаны.

Девушке казалось несправедливым, что ее обвиняют в том, будто она хандрит, когда она изо всех сил старалась выглядеть веселой и жизнерадостной. Всего лишь один-единственный раз Феба взмолилась, чтобы ей разрешили вернуться в Остерби; но, поскольку этот срыв был вызван жалобами бабушки на то, что она позволила миссис Ньюбери переубедить себя, то его наверняка можно было счесть простительным.

– Умоляю вас, мадам, не нужно ехать в Париж только ради меня! – упрашивала Феба миледи. – Я согласилась на эту поездку лишь потому, что полагала, будто таково ваше желание! Я знаю, в глубине души и Том никуда ехать не хочет. Позвольте ему вместо этого отвезти меня домой!

Впрочем, подобные речи оказали на миледи обратное действие. Она не привыкла особенно заботиться о ком-либо, кроме себя самой, но Фебу пожилая дама любила. В ней проснулась совесть, и она резко заявила:

– Глупости, любовь моя! Разумеется, я сама хочу этой поездки, и мы поедем, как только погода наладится!

На пятый день им начало казаться, что они обречены навечно застрять в Дувре, поскольку ветер, вместо того чтобы утихнуть, лишь усилился и стал дуть с суши на море. Новые портовые приятели Тома заверили его: более удобной оказии, чтобы пересечь Ла-Манш, и желать нельзя, но Том знал, что пересказывать их слова миледи было бы бесполезно, даже если бы сегодня она не оказалась прикованной к кровати. У нее случилось разлитие желчи, и она стала чрезвычайно раздражительной. Морской воздух, заявила Мукер, неизменно вызывает у миледи разлитие желчи, о чем люди, прислуживающие леди Ингам долгие годы, могли бы сообщить остальным, если бы те потрудились спросить их об этом.

А Феба, заполучив гостиную в свое полное распоряжение, попыталась уже в четвертый раз написать письмо Сильвестру, в котором раскаяние сочеталось бы с чувством собственного достоинства, и выразить ему благодарность за проявленную в прошлом доброту, при этом ни намеком не дав герцогу понять, что надеется на встречу с ним в будущем. Это четвертое послание последовало за тремя предыдущими, и, глядя, как скомканный лист бумаги чернеет и вспыхивает жарким пламенем, девушка окончательно пала духом. Глупо было предаваться воспоминаниям, которые вызывали у нее лишь душевную боль (и счастливые оказались самыми болезненными), но, как она ни пыталась заглянуть в будущее, мысли ее упорно возвращались к прошлому, причем самыми радостными были как раз те, что предвещали ей скорую кончину. Творец же всех ее несчастий, чье каменное сердце и порочные намерения она распознала с самого начала, узнав об этом, лишь приподнимет свои роковые брови да небрежно пожмет плечами жестом, который она очень хорошо знала, не сожалея и не радуясь, а оставшись совершенно равнодушным.

От мысленного созерцания столь унылой картины девушку оторвал голос Тома, окликающий ее с улицы. Она поспешно высморкалась, подошла к окну и, распахнув его настежь, выглянула наружу, где внизу стоял юноша, оглашая окрестности неприлично громкими криками.

– Ага, вот ты где! – заметил он. – Быстренько одевайся и выходи, Феба! В гавани творится нечто невообразимое! Я бы не хотел, чтобы ты пропустила подобное зрелище!