Коварный обольститель - Хейер Джорджетт - Страница 55

– Разве? Можете мне поверить, я пребывал в постоянном страхе, что вы начнете хихикать в самый неподходящий момент. Если бы вы видели свое лицо…

– Что ж, должна признаться, я сдерживалась из последних сил, – согласилась она. – Не представляю, как вам удавалось разговаривать с ним столь серьезным тоном!

– Просто он вращается в обществе столько же, сколько и я, и у меня уже выработался к нему иммунитет. Хотя, разумеется, я вполне отдаю себе отчет в том, что первое столкновение с его великолепием может стать серьезным испытанием для душевного здоровья.

Феба, рассмеявшись, заметила:

– Да, но в моем случае это оправдание не годится. Весь минувший год мы виделись чуть ли не каждый день. Собственно говоря, я…

– Собственно говоря, вы… – подсказал он, ожидая, пока она закончит фразу.

А мисс Марлоу в смятении оборвала себя на полуслове, поскольку слова «…я вставила его в свою книгу» едва не сорвались с ее языка. И после секундной заминки Феба продолжила:

– Я настолько привыкла к нему, что перестала замечать. Но тут он явился на бал в зеленом вельветовом сюртуке и жилете, расшитом розами!

Герцог ответил не сразу, и, метнув на него испуганный взгляд исподтишка, девушка увидела, как его летящие брови сошлись на переносице, а между ними пролегла озабоченная складка. Пристально глядя на нее, Сильвестр осведомился:

– В самом деле? Но ведь вы хотели сказать совсем не это, не так ли?

Надеясь, что выражение лица не выдаст ее, Феба, изо всех сил стараясь сохранить беззаботность, сказала:

– Да, но, пожалуй, я не буду говорить вам то, что собиралась. Вы ведь никому не станете передавать мои слова? А сейчас меня поразил не столько его внешний вид, сколько этот фасонистый гнедой скакун, а еще то, как сэр Ньюджент принялся расхваливать его! Он ведь купил коня у моего отца, да еще выложил за него три сотни гиней! И после этого полагает себя знатоком!

Герцог расхохотался, и она от всей души понадеялась, что опасный момент миновал. Но, смеясь над тем, как ловко Марлоу облапошил сэра Ньюджента, его светлость вдруг произнес:

– И все-таки мне очень хотелось бы знать, что вы собирались сказать изначально, Воробышек.

С превеликим облегчением она увидела, как к ним легким галопом приближаются верхом майор и миссис Ньюбери. Феба успела лишь повторить свой ответ, как Джорджи окликнула их, предложив полюбоваться очаровательной поляной. Потом они подождали, пока к ним не присоединятся Ианта с сэром Ньюджентом, и возможности для личного разговора больше не представилось.

Этот инцидент омрачил безмятежную радость Фебы. Она лишилась душевного покоя. Легкое беспокойство усугубилось чувством вины, которое отнюдь не ослабевало от того лестного внимания, что явно выказывал ей Сильвестр. Вряд ли это можно было приписать обычной галантности, хотя он всем своим видом давал понять: ее желание для него – закон. Сильвестр скорее поддразнивал ее, нежели флиртовал; но в глазах его светилась ласковая улыбка, когда она встречалась с ним взглядом, а в манерах ощущалась необидная фамильярность, отчего Фебе казалось, что они давно знакомы. На мгновение, как раз перед тем, как к ним присоединились Ньюбери, Феба заколебалась, уже готовая признаться герцогу в том, что натворила. Искушение было велико, и соблазн облегчить душу охватывал ее несколько раз, но неизменно отступал из-за того, что девушка страшилась последствий. Когда Сильвестр смотрел на нее с теплотой в глазах, ей казалось, будто она готова рассказать ему обо всем, но мисс Марлоу видела на его лице и совсем иное выражение. А еще она знала, как стремительно и с какой безупречной вежливостью герцог способен отгораживаться от окружающих стеной льда.

Расставаясь с ним в конце дня, она все еще пребывала в состоянии мучительной нерешимости; но, поднявшись по ступенькам особняка, леди Ингам, вдруг подумала, что если кто и может дать ей совет, так только бабушка, и вознамерилась рассказать ей обо всем, если та пребывает в благожелательном расположении духа.

Пожилую даму Феба застала в благосклонном, добродушном настроении, хотя та и была занята. Ей только что нанесла визит старая приятельница, вернувшаяся после продолжительного пребывания в Париже. Миссис Иртинг подробно рассказала о том, как прелестно она провела время во французской столице, о восхитительных приемах, которые давали дорогой сэр Чарльз Стюарт и леди Элизабет в посольстве, совсем как в старые времена, перед тем, как этот ужасный Бонапарт все испортил своей вульгарностью! Она поведала и о том, какое избранное общество там собиралось – разительно отличающееся от лондонского, где все чаще попадают в зависимость от всяких выскочек и прихвостней титулованной знати! – о комфортабельных отелях, о прекрасном качестве, изысканности товаров в тамошних лавках. Все это вновь пробудило в леди Ингам прежнее желание и самой на несколько месяцев удалиться в Париж. Время года для подобной поездки было самым что ни на есть подходящим; посол и его супруга являлись старинными друзьями миледи. Миссис Иртинг привезла почтенной даме многочисленные приветы от французских знакомых, которых та не видела вот уже много лет, но которые не забыли ее и выражали желание встретиться с ней снова. Что ж, она сама желала того же и склонялась к мысли о том, что поездка за границу пойдет ей на пользу. Разумеется, леди Ингам ничуть не сожалела по поводу взятой на себя заботе о внучке, но ей уже приходило в голову, что на время ее отсутствия Феба могла бы пожить у Ингама и Розины. Однако, недолго поразмыслив, миледи отказалась от такого плана: Розина была дурой, и ей ни в коем случае нельзя доверить столь деликатную задачу, как содействие браку Фебы и Сильвестра. Пожилая дама питала определенные надежды в этом отношении, но не сомневалась и в том, что дело это требует бережного, искусного подхода. А Розина непременно все испортит; более того, ничто не способно с такой несомненностью отвратить от девушки Сильвестра, чем постоянное пребывание Фебы в компании своих добродетельных и скучных кузин. Нет, это не годится, решила миледи. И брать Фебу с собой в Париж тоже нет смысла: матрона не верила в то, будто разлука способна укрепить чувства, особенно когда речь шла о чувствах такого мужчины, как Сильвестр, за которым буквально охотилось столько девушек.

Итак, от подобных намерений пришлось отказаться, но визит миссис Иртинг пробудил в ней многочисленные воспоминания. Миледи с удовольствием предалась им, и только когда они с Фебой перешли в гостиную, она заставила себя вернуться к действительности и попросила внучку рассказать ей о том, как прошел ее день. Феба ответила, что получила массу удовольствия, после чего, решительно вздохнув, бросилась в омут с головой:

– Бабушка, я должна рассказать тебе кое-что!

Мисс Марлоу ничуть не удивилась бы, если б ее первая попытка литературного творчества встретила суровую критику; но миледи, удостоверившись, что анонимность автора обеспечена, была скорее изумлена, нежели рассержена. Она даже заметила, что всегда считала Фебу умной маленькой девочкой.

Возможно, почтенная леди полагала, что вряд ли кто-либо из членов высшего общества прочтет книгу внучки; не исключено – она считала это еще более невероятным, – что в портрете, нарисованном столь неопытной рукой, кто-либо сумеет усмотреть сходство с оригиналом. Так что она лишь рассмеялась, когда Феба сообщила ей ужасную правду. Но, стоило девушке спросить у нее, не полагает ли она, что Сильвестра следует предупредить об угрозе, нависшей над его головой, пожилая дама быстро ответила:

– Ни в коем случае! Боже милостивый, да ты, наверное, сошла с ума, если можешь даже думать об этом!

– Хорошо, мадам. Вот только… на душе у меня неспокойно! – призналась Феба.

– Вздор! Он ничего не узнает! – ответила миледи.

Глава 17

В отличие от лорда Байрона, Феба не могла бы сказать, что в одно прекрасное утро проснулась знаменитой, поскольку предусмотрительный мистер Ньюшам ни намеком не обмолвился о личности автора. Он не видел никакой выгоды в том, если станет известно, что «Пропавшего наследника» написала совсем еще неопытная девчонка; намного лучше, как заявил Ньюшам своему партнеру, если общество будет строить догадки и предположения. Бедный мистер Отли, тщетно возражавший, что только круглые идиоты выложат восемнадцать шиллингов за роман никому не известного автора, вынужден был смириться и принялся ждать неминуемого краха издательства, с ревнивым злорадством наблюдая за усилиями старшего партнера втридорога сбыть книгу представителям высшего общества.