Эльфийские хроники (сборник) - Фетжен Жан-Луи - Страница 68

Огьер, согнувшись вдвое, сделал, пошатываясь, пару шагов назад. Ллиана вскочила на ноги. Вокруг нее раздавались оглушительные крики. От земли и от зрителей исходил едкий удушливый запах, от которого першило в горле. «Что показал ей Тилль? Ударить его по ногам… Да, по ногам. Обойти вокруг его и нейтрализовать его».

Огьер тяжело дышал, опираясь на палку и держась рукой за пах. Ллиана сделала шаг прямо к нему, а затем резко отскочила в сторону и попыталась очень сильно ударить его палкой по колену. Однако когда она уже наносила удар, Огьер успел подставить свою палку, и для нее это стало тем же самым, как если бы она ударила с размаху палкой по стволу дерева. Ее палка вылетела у нее из рук, а сама она, увлекаемая своим резким движением, повалилась на землю и ударилась об нее с такой силой, что у нее перехватило дыхание. Она попыталась подняться, но Огьер проворно придавил ее к земле коленом.

На какое-то короткое мгновение их взгляды встретились. Крики зрителей неожиданно стихли, и был слышен лишь тихий гул, почти шепот.

— Ну ладно, — сказал Огьер. — Нет ничего постыдного в том, что тебя побили. Силы были не совсем равными, но ты дралась неплохо… Для девчонки.

Он поднялся, оставляя Ллиану лежать на земле.

Ллиана увидела, как он, повернувшись к командиру, сделал жест, который можно было воспринять и как приветствие, и как вызов, а затем с презрительным видом отшвырнул свою палку и неторопливо направился к тому месту, где стояли победители.

Когда Ллиана стала подниматься с земли, орки с гримасами на лицах схватили ее и оттащили в сторону — туда, где находились оставшиеся в живых побежденные. Следующих двух противников подтолкнули друг к другу. Один из тех, кто находился рядом с Кхуком и внимательно смотрел за поединком Ллианы с Огьером, не проявил ни малейшего интереса к следующему поединку. Это был не орк и не гоблин, а какое-то хрупкое существо, облаченное в темный балахон, широкий капюшон которого почти полностью скрывал его лицо. Привстав и проследив взглядом за тем, как Ллиану отвели к толпе проигравших в схватке, он снова уселся в тени возле Кхука.

Зима заканчивалась. Дождь мало-помалу заставлял растаять толстый слой снега, покрывавшего поля, и превращал местность вокруг Лота в огромное море серой грязи. Уже невозможно было найти сухой древесины, и если кто-то разжигал костер, чтобы согреться, ему приходилось мириться с исходящим от этого костра едким дымом, который щипал глаза и вызывал першение в горле.

Настроение принца Пеллегуна вполне соответствовало погоде. Вот уже несколько недель при дворе короля Кера, его отца, все выглядело так, как будто был объявлен траур. Разговаривали лишь вполголоса, каждый старался проводить побольше времени в своих личных покоях, по коридорам редко кто ходил, и даже от кухонь уже не исходил их прежний обычный запах. На главном дворе уже не раздавался шум, ассоциируемый с войском: не цокали копыта боевых коней и не топали сапоги солдат. Бело-голубые штандарты королевского дома, отяжелевшие от пропитавшей их дождевой воды, уныло свисали с шестов. Стражники со своих сторожевых вышек напряженно всматривались в горизонт с таким видом, как будто боялись, что он вот-вот вспыхнет огнем. Все удрученно ждали начала войны, однако слухи о ней пока ничем не подтверждались, если не считать докладов из отдаленных крепостей, в которых сообщалось о вражеских отрядах, якобы увиденных какими-то торговцами, о странных столбах дыма на горизонте и о ходящих среди местного населения слухах. Поговаривали, что подати перестали поступать, что торговля сократилась до минимума и что бароны отказываются отправлять своих людей служить в войске короля, обосновывая это, само собой разумеется, тем, что на границах их владений ходят-бродят какие-то подозрительные отряды. Но это все было вранье. И проявление малодушия. Ничего серьезного в действительности не происходило ни возле столицы, на на всей территории от Лота до Пограничной области, находящейся на севере королевства. Принц был готов поспорить об этом на свою жизнь. Огромная равнина на севере королевства опустела только потому, что населявших ее жителей охватил страх после того, как был сожжен дотла какой-то захолустный городок, и потому, что почти полностью погиб отряд, отправленный на выручку этому городку…

Пеллегун знал лучше, чем кто бы то ни было, что на королевство действительно напали монстры и что это их нападение было мощным и ужасным: оно чем-то напоминало внезапный морской прилив, сметающий портовые постройки. Однако эта гигантская волна отхлынула назад — как уже бывало в прошлом много-много раз. В архивах королевства хранилось немало сведений о набегах орков на Пограничную область, происходивших еще с незапамятных времен. Эти набеги каждый раз были связаны с различными ужасами, пожарами, насилием, массовыми убийствами. Однако теперь Пеллегуну казалось, что жить здесь, в столице, за крепкими крепостными стенами, за много льё от места недавних кровавых событий, — это самая худшая трусость.

Осмелившись высказать королю свое мнение относительно того, что он думает об этом пассивном ожидании, Пеллегун впал в немилость. Открыто ему об этом, конечно же, ничего не сказали, но под предлогом того, что он был ранен, его отстранили от командования солдатами и поручили ему организовывать какую-то канцелярскую работу — бесполезную и запутанную. Его завалили пергаментами, печатями, прошениями, поступающими из городов и деревень… А еще его всячески восхваляли. Вечером, когда он наконец-таки избавлялся от унылой толпы клерков, являвшихся теперь его «войском», он топил свою тоску в вине, пьянствуя в компании хвастливых и глупых пижонов, играл в азартные игры и приставал к распутным женщинам. И мучился при этом от тоски — и днем, и ночью.

В такой ситуации для него стало приятным развлечением общение с отцом Бедвином, капелланом короля.

Как истинный церковник этот человек являл собой воплощение показной серьезности и ложной скромности, которые очень сильно раздражали принца. Однако Бедвин был человеком образованным, отнюдь не был глупцом, а потому быстро сообразил, что, когда он разговаривает с принцем с глазу на глаз, вести себя в подобной манере неуместно. Если бы ему выпала честь родиться в знатной семье первым, то он стал бы рыцарем. Бедвин же был младшим сыном в этой семье. Вера в Бога была для него чем-то условным, и он считал ее, как он сам признавался Пеллегуну во время своих бесед с ним, лишь инструментом власти. Власть Бога распространялась все шире и шире — как при содействии короля, так и без него, — и скоро, по мнению Бедвина, должна была стать чем-то таким, с чем монархам придется считаться. Во всех его таких заявлениях, несомненно, чувствовались бахвальство, надменность и жажда признания, однако Пеллегун понимал, что с таким вот человеком он вполне может находить общий язык. Им нужно было всего лишь оказывать другу другу почести, которых каждый из них для себя жаждал.

Внимание принца притягивали к Бедвину не только двуличие и амбиции этого человека, но и его недомолвки: неожиданные высказывания, обрывки фраз, намеки, двусмысленные шуточки…

— Как жаль, что король не тратит столько времени, сколько тратите вы, Ваше Высочество, на то, чтобы внимать слову Божьему…

— А вы что, святой отец, в данный момент являетесь Богом?

— Вы насмехаетесь надо мной, Ваше Высочество… Но поняли-то вы меня правильно. Мне очень нравятся наши с вами разговоры, и епископ, с которым я частенько откровенничаю, уверяет вас в своих добрых чувствах к вам и в своей поддержке…

— Поддержке? Поддержке против кого?

— Против превратностей нашей жизни, мой принц. Против всех тех, кто встает на вашем пути… В один прекрасный день вы станете королем. Этот день может настать скоро, а может и не очень скоро. Одному только Богу известно когда!

Этот день теперь казался Пеллегуну таким далеким, как никогда раньше… Король Кер рассердился на него, принца, из-за какой-то его неудачной — можно даже сказать, нелепой — фразы, произнесенной сгоряча. Он, Пеллегун, что-то ляпнул о трусости и о бесчестье, когда ему не разрешили возглавить разведывательный отряд… Глупость, которую он допустил потому, что он был в тот момент немного пьян. Свое мужество король государства Логр не раз проявлял в бою. У Пеллегуна и в мыслях не было подвергать этот факт сомнению. Отец в ответ на эту его фразу промолчал, однако принц заметил в его возмущенном взгляде скрытый упрек, который и раньше жег ему душу незаживающей раной: его ведь отправили в поход во главе целого отряда, а вернулся он из этого похода лишь вдвоем с Горлуа. Все остальные вверенные ему люди погибли. Любому другому пришлось бы отчитываться перед королем, оправдывать свои действия и объяснять, каким это образом ему удалось спастись. Может, потому что его обнаружили раненым и потерявшим сознание, или же потому что он — сын короля, Пеллегуну не пришлось ни перед кем отчитываться, оправдываться, что-то объяснять. Для этого хватило свидетельских показаний Горлуа.