Миры Филипа Фармера. Т. 11. Любовь зла. Конец времён. Растиньяк-дьявол - Фармер Филип Хосе - Страница 9

Страж повел его по лабиринту коридоров, пробиваясь сквозь деловую сутолоку обычного официального учреждения.

Хэл пытался запомнить дорогу на тот случай, если придется бежать, хотя понимал, что это ребячество — бежать отсюда невозможно. К тому же он успокаивал себя мыслью, что дело не могло зайти так далеко, что побег будет единственным возможным для него выходом.

Во всяком случае, ему очень хотелось на это надеяться.

Наконец они остановились перед дверью, на которой не было никакой таблички. Уззит вставил большой палец в специальное углубление, дверь открылась, и они оказались в приемной.

— Докладывает херувим Паттерсон, — обратился офицер к сидящей за столом секретарше. — Хэл Ярроу, профессионал, личный индекс № 5632/, доставлен.

Секретарша передала сообщение по селектору, и из динамика на стене раздался голос, приказывающий провести задержанного в кабинет.

Секретарша нажала на кнопку, и дверь отъехала в сторону.

Хэл вошел первым.

Помещение, в котором он оказался, поразило его своими размерами — оно было больше его лекционного класса в Университете, да что там класса — больше всей его пака! У противоположной стены стоял огромный стол в форме полумесяца, чьи рога были направлены сейчас на Хэла. За столом сидел человек, одного взгляда на которого хватило, чтобы все хладнокровие Хэла испарилось: он-то ожидал увидеть здесь какого-нибудь иоаха высшего ранга в черной форме!

Но хозяин кабинета не был уззитом. На нем была просторная пурпурная ряса, голову покрывал капюшон, а на груди горел большой золотой ламед — буква «Л» древнееврейского алфавита. И у него была борода!

Да, он был высшим среди высших — уриэлитом. За всю свою жизнь Хэл не больше дюжины раз видел уриэлитов издалека и только один раз как-то сподобился беседы.

«Великий Сигмен! — пронеслось у него в голове. — Что же я натворил такого? Я уже заранее обречен».

Уриэлит был высоким мужчиной, возможно, выше Хэла. У него было длинное скуластое лицо с тонким крючковатым носом, узкими губами и выцветшими голубыми глазами с небольшим эпикантусом[6].

Уззит зашипел Хэлу в спину:

— Хальт, Ярроу! Стой и внимай! Исполняй все, что прикажет тебе сандальфон Макнефф, без малейшего промедления и не делай лишних движений.

Тот, не способный сопротивляться даже в мыслях, молча кивнул.

Макнефф, машинально поглаживая свою роскошную бороду, с минуту разглядывал Хэла (который за эту минуту взмок и окончательно впал в состояние тихой паники) и наконец заговорил неожиданным для такого скелета глубоким басом:

— Ярроу, как ты смотришь на то, чтобы покончить с этой жизнью?

ГЛАВА 4

Позже Хэл не раз возносил благодарственные молитвы Сигмену за то, что тот удержал его от действенных проявлений ярости отчаяния, которая затопила его мозг в ответ на слова сандальфона. Вместо того чтобы оцепенеть от ужаса, он стал лихорадочно соображать, как бы ему половчее развернуться, напасть на офицера, завладеть его пистолетом, который хоть и не был на виду, но обязательно должен был быть где-то под рясой, сбить его с ног, взять Макнеффа в заложники и, прикрываясь им как щитом, удрать.

Вот только куда?

В Израиль? В Малайскую Федерацию? Обе страны достаточно далеко, но, если ему удастся украсть корабль или, мягче говоря, реквизировать, расстояния уже не будут играть роли. Хотя даже если все это удастся, у него слишком мало шансов проскочить через заслон ПВО — он слишком слабо разбирается в военной терминологии и кодах, чтобы попытаться их обдурить…

Однако, прокрутив за одну секунду у себя в голове все свои возможности и все возможные последствия, он обнаружил, что вся его отвага куда-то улетучилась. Наверное, не стоило пороть горячку. Во всяком случае, сначала надо узнать, в чем его обвиняют. А вдруг ему посчастливится доказать свою невиновность?

И тут Хэл увидел, что губы Макнеффа раздвинулись в улыбке:

— Очень хорошо, Ярроу, — сказал он.

Хэл не был уверен, что это дает ему право говорить, но он решил рискнуть, всей душой надеясь, что его смелость не рассердит уриэлита.

— Что хорошо, сандальфон?

— Что ты покраснел, а не побелел. Я вижу людей насквозь, Ярроу. Мне стоит лишь пару секунд посмотреть на человека, чтобы знать о нем все. И я вижу, что страх не сокрушил тебя после того, что я сказал. А ведь у очень многих на твоем месте затряслись бы поджилки. У тебя же вместо этого кровь ударила в голову: ты изготовился спорить, возражать, бороться.

Конечно, кто-нибудь другой мог бы углядеть в подобной реакции не приличествующую случаю дерзость, а следовательно — многоложность.

Но что есть верносущность? — спрашиваю я. Этот же вопрос задавал проклятый брат Предтечи во время дебатов с ним. Понять это может лишь праведный.

Я — праведен, в противном случае я не был бы сандальфоном. Шиб?

Хэл, стараясь дышать как можно тише и реже, только кивнул. Однако про себя он подумал, что Макнефф не такой уж хороший чтец человеческих мыслей, так как ни словом не обмолвился о том, что знает: Хэл раздумывал о применении грубого насилия.

А что, если он все-таки все понял? Но настолько мудр и праведен, что простил этот многоложный порыв?

— Когда я спросил, как ты отнесешься к тому, чтобы покончить с этой жизнью, — продолжал между тем Макнефф, — я вовсе не имел в виду, что собираюсь отправить тебя к Ч. Хотя, — он грозно сдвинул брови, — твой МР показывает, что, если ты и в дальнейшем собираешься придерживаться взятой тобой линии поведения, ты станешь кандидатом туда, причем в самом скором времени. Однако у тебя есть шанс исправиться. Если ты примешь мое предложение (абсолютно добровольно, конечно), ты попадешь в общество исключительно верносущных людей и не сможешь избегнуть их положительного влияния. «Верносущность порождает верносущность», — так говорил Сигмен.

Хотя, может быть, я тороплю события. Прежде ты должен поклясться на этой книге, — он протянул Хэлу экземпляр «Западного Талмуда», — что все, что ты здесь услышишь, ты ни при каких обстоятельствах не передашь ни единому живому существу. А если ты попытаешься предать церкводарство, то умрешь, но прежде еще подвергнешься пыткам.

Хэл возложил на «Талмуд» свою левую руку (в память о Сигмене, который, потеряв правую руку в юности, клялся всегда левой) и дал клятву, что его уста замкнуты навек. Во время клятвы он вдруг ощутил искреннее раскаяние в том, что возжелал прибить уззита и применить грубую силу к сандальфону. И как только он мог позволить своему темному «я» полностью подчинить себе все его помыслы? Ибо Макнефф был наместником Сигмена среди живущих, пока Предтеча путешествовал сквозь время и пространство, дабы подготовить счастливое будущее для своих последователей. Любое посягательство на персону Макнеффа можно было расценить как плевок в лицо Сигмену, а это было столь чудовищным деянием, что одна мысль об этом была невыносима.

Макнефф положил книгу на место и сказал:

— Во-первых, я должен сообщить тебе, что приказ провести на Таити расследование истоков слова «очкец» ты получил по ошибке. Некоторые департаменты уззитов работают недостаточно слаженно, как должны бы. Сейчас причину этой ошибки расследуют, и после будут приняты меры, достаточно эффективные для того, чтобы подобные ошибки не повторялись впредь.

Уззит за спиной Хэла судорожно вздохнул, и тому сразу стало легче от мысли, что не он один здесь трясется от страха.

— Один из иерархов заинтересовался твоим прошением на разрешение выезда на Таити и, зная, насколько высок уровень секретности этих островов, подал рапорт, после чего тебя и задержали. Но, изучив твое личное дело, я подумал, что ты можешь нам пригодиться, так как у нас образовалась вакансия в составе экспедиции.

Макнефф встал из-за стола и принялся, сложив руки за спиной, расхаживать по кабинету. Хэл подумал, что бледно-желтый оттенок его кожи напоминает цвет слонового бивня, который он когда-то видел в музее вымерших животных. Пурпур капюшона лишь подчеркивал желтизну его лица.