Под сенью проклятия (СИ) - Федорова Екатерина - Страница 19

День между тем разгорался. Я отошла от окна, выбрала среди своих лент самую яркую, отливающую пламенем. Туго заплела косу, надела платье, привезенное из Шатрока, и выглянула из светелки.

Путь был закрыт. Рогор ночью притащил широкую лавку и улегся перед дверью из покоев Морисланы, через которую лежал моя дорога на лестницу. От скрипа петлей норвин проснулся.

— Не велено. — Буркнул он. — И чего тебе не спится? Чесунчик, что ли, поймала? Со вчерашнего велено госпожой звать, вот и живи, как госпожа. Спи, пока служанки не придут.

— Мне бы на двор. — Сказала я.

Но норвин только махнул рукой.

— Забудь. Горшок под кроватью, вот и пользуйся. Учись жить по-господски.

— Я просто погулять.

— Нет. — Строго ответил Рогор. — Сегодня пир с плясками, там и нагуляешься. А пока сиди в светелке, как девице господской положено.

Он снова опустил голову на скамью, вскинул руку, прикрыв широченным рукавом сонные глаза. Затих.

Я со вздохом отступила от двери, осторожно закрыла створку. Надо было найти дело.

Платья, пролежавшие всю ночь под периной, частью отгладились, но взамен начали попахивать затхлостью. Пришлось раскидать их по кровати, а одно, лежавшее сверху, даже повесить на створку окна.

Потом я пересмотрела и перебрала травы, отложила в сторону по пучку хрящихи и беличьих ушек — первейшего средства, чтобы вызвать рвоту и вытянуть желчь. Сегодня, на пиру, если не распознаю вкуса отравы, одна из этих травок может спасти Аранию. Или меня.

Вот только в руке их не понесешь, а потому я достала иглу с ниткой, нашла среди своих сорочиц самую старую и отодрала от её подола полосу ткани. Потом села шить крохотные, в полпальца, мешочки. Дело было почти закончено, когда в дверь торкнулись.

Вельша опять принесла мне на пробу поднос, нагруженный едой. Следом прибежала Алюня, держа в руках сладкий городской калач с кружкой кваса — для меня. Обе девки, и Вельша, и Алюня, с утра кликали меня госпожой, но при этом всякий раз всякий раз хихикали и постреливали лукавыми взглядами — мол, мы-то знаем, что почем!

В ответ я одаривала каждую хмурым взглядом, сведя брови на переносице. Сказано быть госпожой, значит, стану. Чай, не велика наука. Опять же, кому как, а мне такое дело, госпожой быти, положено от отца с матерью. По рождению, значит.

Глянув на моё лицо, личные прислужницы Морисланы и Арании сторожко поджимали губы. И удалялись, неслышно ступая.

В те дни я отчаянно гордилось тем, что с обоих сторон происхожу из господского роду-племени. Мне вспоминались все обмолвки, сделанные Мироной — мол, у нас-то все тихо и гладко, а вот у господ жизнь тяжелая. Такое у них в жизни бывает, чего простому люду и не снилось!

Я сравнивала свое увечье со страшным шрамом, что уродовал лицо молодого олгара Барыса, и думала, что они схожи. Только он пострадал от таинственных абульхарисов из страны Урсаим, а я от неведомых врагов, которые были то ли у моего отца, то ли у моей матери.

Кулич таял во рту, квас тоже был ничего, шибал в нос шипучим душком. Правда, у нас с бабкой Мироной квас все равно выходил злее, шипучее. Доев последнюю крошку, я снова села шить мешочки из лоскутов, теперь уже про запас. Потом обметала порванный подол сорочицы. Покончив с шитьем, выглянула в окошко.

Поднявшееся солнце блестело на крашенном тесе, запах хлебов сменился запахом печева и варева. Откуда-то остро пахло жареным мясом, какое мы с Мироной ели только на Свадьбосев да Зимнепроводы. Видать, в кремле сейчас кашеварили — снедью пахло отовсюду. Или все шло с королевской поварни, где готовили сегодня угощение на почестен пир? Я распознала дух от пирогов с зеленым луком и щавелем, потом от мясного варева. Были и ещё какие-то запахи, но те я даже не пыталась опознать, настолько они казались чудными и непонятными.

Солнышко жарило в окошко все сильней. Я отошла вглубь светелки, решив от безделья взяться за скатерть, которую Мирона выдала в дорогу для узла. Полотно на неё пошло новое, только зимой белили… Я самолично морозила руки, распяливая тот холст мокрым на снегу. Так чего ж работе пропадать? Всякий знает — для вышивания лучше беленной холстины нет. Вот привезу скатерть обратно всю в узорочьях, бабка увидит и кивнет с одобрением. Нравилось Мироне, когда я рукодельничаю.

К холстине пристала пыль. По-хорошему, конечно, следовало её простирнуть, но мне по господскому обычаю теперь это было невместно.

Так что я высунулась в окно и от души повытряхивала скатерть, заставив её щелкать в теплом воздухе навроде кнута. Потом, взмокнув, села на кровати, откинув подаренные платья и распялив холстину на коленях. Глянула на нитки в моточках.

Ниток было не густо. Если шить, так петельчатым швом, на него много не уйдет. По краю пустить полосу из цветов, лепестки едва обозначить, а в середине каждого лепестка нечастым швом цвет пометить.

Тут в дверь снова торкнулись. Влетела Саньша, зачастила:

— Госпожа Триша! Пошли мыться перед пиром. Хозяйка с дочкой с мыльни уже ушли, теперь велено тебе идти. А я помогать буду, как приказано…

На меня она косилась любопытным взглядом. Я отложила скатерку, начала искать чистую сорочицу и сарафан. Саньша меня остановила:

— Ничего не бери. Там Вельша одежду тебе уж приготовила.

Я кивнула. Но уходя, кинула взгляд на платья, разложенные по кровати. Ещё одежка? Ох и щедра ко мне матушка. Вот только неспроста такая щедрость, ох неспроста!

Едва мы ступили на лестницу, откуда-то ужом вывернулся Рогор. И пошел за нами молчаливой тенью.

Мыльня пряталась в самом дальнем конце палат, в подклети. Рядом, из-за двери, пахло съестными запахами — поварня. Мы прошли мимо, не обращая внимания на попадавшихся по дороге чернавок, кидавших на Саньшу любопытные, а на меня — испуганные взгляды. Отворили оббитую кожами дверь и очутились в предбаннике, увешанном оленьими рогами. Рогор остался снаружи.

Приготовленное мне платье я увидела издалека. Оно висело, распяленное на одном из рогов. Укромного темно-зеленого цвета, по вороту и рукавам тонкой стежкою сделана прошва из мелкого жемчуга. И шнуры на боковых разрезах из шелка с жемчужным отливом, красота-то какая.

Там имелась и сорочица белого шелка, и короткие, по щиколотку, сапожки зеленого сафьяну. Я застыла в немом восхищении. Но Саньша, мигом скинув одежду, дернула меня за руку.

— Велено поторапливаться. Как закончим, придут мыться домашние верча Яруни, евоная жена с дочками. Так что не стой столбом, скидывай платьишко. Париться перед пиром не след, но волосы промыть нужно. Да и пот смыть, с дороги, чай.

Кивнув, я разоблакалась и молча пошла следом. В жарко натопленной парилке Саньша окатила меня горячей водой. Потом подступила поближе, держа в руке новую липовую мочалку. Но я ту мочалу отобрала, сказав, что обойдусь без подмоги, не старуха. Разве что спинку потереть попрошу.

Девка тут же радостно кивнула, исчезла, заскочила обратно в парную с тряпицей в руке. Присела рядом со мной, поливая себя слитым настоем золы и яростно проходясь по коже принесенной ветошью.

Какое-то время в парилке стояла тишина, потом Саньша сказала:

— А ко мне вчера Рогор приходил, велел тебя госпожой Тришей величать. Ты и вправду хозяйкам родственница?

— Двоюродные мы. — Пробормотала я, припомнив слова Морисланы.

— Вот оно как. — Она с пыхтеньем наклонилась вперед, полила светлые волосы зольным настоем, начала их перетирать в руках. — А чего ж ты раньше молчала? А то я к тебе по-простому, как к своей девахе.

— Я из бедных. — Отбрехалась я. — Мне родом-племенем гордится не положено. Ты ж видела — в простых сарафанах хожу, травницким делом себе на хлеб зарабатываю. Тут не до господской спеси.

Она сочувственно кивнула и продолжила тереть голову, занавесившись от меня пологом соломенно-желтых волос.

Мыться мы закончили одновременно. Мне на плечи Саньша накинула полотенце. Сама лишнюю воду с тела согнала руками, тут же натянула сорочицу, не вытираясь. Видно, в господской мыльне прислуге полотенца не положены. Да и мочалы. Я нахмурилась, но ничего не сказала. Замотала голову полотенцем и принялась одеваться в оставленное.