Зимняя корона - Чедвик Элизабет - Страница 15

Алиенора улыбнулась этому сравнению и поцеловала Амлена в щеку.

– Вы дали мне пищу для размышления, – сказала она. – Спасибо.

И все же Джеффри следует готовить к церковному поприщу.

Генрих закинул ноги на кровать и разматывал обмотки. Супруги наконец уединились. Алиенора опасалась, что муж, чтобы не оставаться с нею с глазу на глаз, устроится на ночь у какой-нибудь девицы, но он охотно явился в спальню.

Сняв кольца и сложив их в эмалевую шкатулку, она произнесла:

– У тебя ни минуты свободной, ты так и не сказал мне, как сам поживаешь.

Он сосредоточенно продолжал раздеваться.

– О чем ты? У меня все хорошо, разве не видно? Не стоит беспокоиться.

– Нет, Генрих, я беспокоюсь. Ты отказываешься говорить о Вилле, как будто его на свете не было, и чем больше ты молчишь о нем, тем глубже рана. Но она никогда не заживет, сколько повязок ни накладывай. – Она вплотную приблизилась к нему, заставляя его поднять глаза.

Генрих со вздохом бросил одежду на пол.

– Без толку говорить об этом. Его не вернешь, – грубо отрезал он и притянул ее к себе. – Лучше позаботиться о будущем. И о новой жизни, которую мы породим.

– Генрих…

– Ни слова больше. – Муж приложил указательный палец к ее губам. – Я сказал, довольно об этом! – Он припал к ее губам, заставляя замолчать.

Потом он увлек ее на кровать и любил ее долго и неторопливо. Алиенора стонала и вскрикивала под ним, по мере того как первые проблески ощущений превращались в острое, почти мучительное наслаждение. Вонзив ногти в его плечи, она раскрылась ему навстречу. Генрих прижал Алиенору к постели и вонзался в нее толчками, пока не исторг семя. Алиенору радовала его неистовость и жаркое биение внутри ее тела, потому что она жаждала снова зачать сына, а чтобы это произошло, мужское семя должно победить женское.

Генрих еще дважды за ночь приступал к ней и потом, окончательно опустошенный, заснул, свернувшись рядом с ней и обнимая ее. Последнее, что он пробормотал, прежде чем его сморила усталость, было:

– Я не шучу. Больше ни слова. Мы никогда не станем говорить об этом.

Алиенора лежала, поджав ноги, на своей половине кровати и чувствовала себя глубоко несчастной. Генрих думает, что, обходя смерть сына молчанием, он расчищает дорогу взаимности между ними, на самом же деле лишь присыпает камни землей. Если он не позволит ей упоминать об этом, то как ей справиться с грузом боли и угрызений совести и как он сам справится со своим? Они просто будут брести по этой каменистой дороге, сгибаясь под тяжестью своей ноши, пока та наконец не свалит их.

Глава 7

Бордо, Рождество 1156 года

Утром с неба посыпалась редкая мелкая крупа и словно бы измельченным сахаром покрыла коньки крыш и верхушки башен. Темные следы испещрили внутренний двор замка Омбриер – недолговечные отпечатки чьих-то ног, ходивших туда и обратно между хозяйственными строениями.

– Когда я была маленькой, нас всегда привозили сюда на лето, – сказала Алиенора Изабелле. Они прогуливались под руку в сгущавшихся сумерках, закутанные в теплые, подбитые мехом плащи. – Мы играли в саду, а иногда учились в тени вон тех деревьев.

– А меня учили в нашем замке Акр в Норфолке, – в тон ей ответила Изабелла. – Я и представить тогда не могла, что уготовила мне судьба.

– Да и я тоже, – печально проговорила Алиенора. – Если бы знала, как все обернется, то еще в юном возрасте бежала бы без оглядки. Возможно, потому Бог и оставляет нас в неведении. – Она с любовью взглянула на Изабеллу. Будь молодой муж графини более честолюбивым и реши он постоять за трон, Алиенора и Изабелла стали бы соперницами в борьбе за корону. Вместо этого они сделались подругами: сшитыми из разной ткани, но схожего покроя. – Но ты, наверное, слышала аквитанские легенды.

Изабелла улыбнулась:

– О да, мы часто слышали истории и песни трубадуров о красавцах-рыцарях, которые соблазняли женщин и увозили их от мужей. Сказания передавались из уст в уста. Няня все время предостерегала нас не внимать льстивым речам молодых мужчин, а мы втайне желали стать дамами их сердца. Как же мы были наивны!

– Наивной я никогда не была, – невесело усмехнулась Алиенора, – хотя и простодушно полагала, что смогу жить так, как пожелаю. Но это заблуждение растаяло, когда я узнала, что должна выйти замуж за Людовика Французского. Мне было тринадцать лет, мой отец только что умер, и оказалось, что он уже выбрал для меня мужа, не сказав мне ни слова.

– Когда умер мой отец, мне было шестнадцать, – вступила Изабелла. – Я единственный ребенок, и король Стефан устроил мой брак с его сыном. В день нашего венчания Гильому было всего одиннадцать. – Она вглядывалась в даль. – Одновременно со мной моя мать тоже вышла замуж, за Патрика Солсбери, и так мы невольно оказались во враждующих лагерях и ничего не могли с этим поделать.

– Должно быть, тебе пришлось нелегко.

– Нелегко, – ответила Изабелла, – но мы нашли выход из положения. Женщины весьма изворотливы.

Из сумеречной синевы снова посыпались маленькие белые хлопья. Изабелла сказала:

– Вижу, вы с королем наслаждаетесь обществом друг друга. Я очень рада.

– Сейчас – да, но кто знает, как долго это продлится, – с нервной улыбкой ответила Алиенора и не стала развивать тему.

Она была очень дружна с Изабеллой, но не намеревалась обсуждать с ней свои непростые отношения с мужем. Дела и впрямь шли на лад. Супруги провели вместе лето и осень, разъезжая по своим землям. Неловкость той первой ночи в Сомюре была преодолена, зарубцевалась, как глубокая рана, но в душе остался заметный шрам, от которого не избавиться. Они с Генрихом начали совместную жизнь с чистого листа, как будто у них не было общего прошлого и Вилла никогда не существовало на свете.

Маленькой Матильде исполнилось уже шесть месяцев. Две недели назад у Алиеноры снова были регулы, а это значило, что семя опять не укоренилось в ее чреве, и она места себе не находила. Неужели Господь окончательно отвернулся от них?

Снег повалил сильнее, и женщины поспешили вернуться во дворец. Придворные собрались у очага, жарили каштаны и лакомились ароматными закусками, которые повара приготовили, пока позволял дневной свет, – пряной выпечкой, фруктами в сиропе и прочими сластями. Музыканты исполняли песни на бордоском наречии окситанского языка, дамы и кавалеры затеяли игры, танцевали, вели приятные беседы и обменивались любезностями, забыв на время о делах.

Искусно исполняя свою роль королевы и герцогини, Алиенора занимала присутствующих, излучая очарование. Она разговаривала, смеялась и флиртовала с придворными и постоянно ощущала на себе хищный взгляд Генриха. Лицо его выражало одновременно настороженность и вожделение – так лев выслеживает добычу, которую нелегко загнать.

Потом они танцевали вместе – герцог и герцогиня. И если касались друг друга, чувственное притяжение было таким же сильным, как в первую брачную ночь. Зрачки его глаз расширились и потемнели, а когда супруги соединяли руки и поворачивались в танце, глаза Генриха горели страстным огнем. Потом они меняли партнеров и разлучались на несколько тактов, но затем вновь соединялись, и в эти мгновения обоих пронизывала молния желания. Алиенора часто дышала. Рука Генриха обхватывала изгиб ее бедра, и его пальцы стремились к потаенной ложбинке. Она дарила ему томные взгляды и облизывала губы. По крайней мере, в танце они были идеальной парой.

В январе дни стояли ясные. Морозным утром Алиенора прибыла в аббатство Нотр-Дам-де-Сент, чтобы навестить свою тетку Агнессу, настоятельницу монастыря, и сестру Петрониллу, недужную душой и телом. Сестра жила здесь под опекой монахинь больше шести лет.

Листья каштанов покрылись инеем и напоминали кружево, и аббатство сверкало в ярком свете зимнего солнца, словно посыпанное хрустальной крошкой. У въездной башни, выдыхая в морозный воздух облачка пара, Алиенора спешилась. Несмотря на теплые рукавицы, пальцы ее онемели. Конюх принял поводья, монахиня повела Алиенору к настоятельнице, а свиту королевы проводили в гостевой дом.