Роковой поцелуй - Хейер Джорджетт - Страница 4

– Ох, я совсем забыл об этом чертовом замке! – с горечью произнес Перри. – Я собирался посмотреть, по какой дороге мне предстоит ехать завтра – имею в виду, Тислтон-Гэп. Ладно-ладно, сейчас развернусь, и мы поедем назад!

С этими словами он натянул вожжи, не обращая внимания на узость дороги в том месте и близость очень крутого поворота.

– Господи боже, что еще ты намерен выкинуть? – воскликнула Джудит. – А если кто-нибудь сейчас выедет из-за поворота? Прошу тебя, передай мне вожжи!

Но было уже поздно. Перегрин развернул двуколку поперек дороги и, отвлекшись на сестру, мог запросто опрокинуть их в канаву. Джудит, услыхав приближающийся топот копыт, потянулась к вожжам.

Из-за поворота с головокружительной скоростью вылетела карета, запряженная четверкой лошадей. Она стремительно приближалась; еще миг – и карета врежется в них. Казалось, избежать столкновения было уже невозможно. Перегрин, ругаясь сквозь зубы, попытался развернуть лошадь; Джудит же затаила дыхание и поняла, что не может пошевелиться. Перед глазами возникло кошмарное зрелище великолепной четверки гнедых, в грохоте копыт летящих прямо на нее, и чьей-то управляющей ими прямой фигуры в пальто с пышной пелериной. Еще миг – и они пронеслись мимо. Каким-то чудом гнедые отвернули в сторону; крыло коляски лишь краем зацепило колеса двуколки, и четверка резко остановилась.

Испуг от удара, который, по правде говоря, оказался не более чем скользящей царапиной, заставил фермерскую кобылку понести, а в следующее мгновение колесо двуколки угодило в неглубокую канаву, так что мисс Тавернер едва не вылетела со своего места.

Она выпрямилась, понимая, что шляпка ее сбилась набок и сама она пребывает в крайне растрепанных чувствах, и вдруг заметила – джентльмен в открытой коляске сохраняет великолепное спокойствие, легко и невозмутимо удерживая своих лошадей. Мисс Тавернер повернулась к нему, и в этот момент он заговорил, обращаясь не к ней, а к коротышке – ливрейному груму, сидевшему позади него.

– Убери их с дороги, Генри, да поживее, – сказал джентльмен.

Мисс Тавернер могла бы простить ему возмущение, упреки, даже ругательства. Искушение было велико; ее саму так и подмывало надрать Перегрину уши. Но спокойное безразличие незнакомца уязвило ее до глубины души, и гнев девушки тут же, вопреки здравому смыслу, обратился на него. Манеры и поведение джентльмена пробудили в ней глубокое отвращение. С самого первого взгляда на него она поняла: он ей отвратителен. А теперь, когда мисс Тавернер представилась возможность рассмотреть его внимательнее, девушка убедилась, что антипатия ее лишь усилилась.

Он был воплощением изысканного денди. Касторовая[6] шляпа ловко сидела на его черных кудрях, искусно приведенных в некое подобие беспорядка; шейный платок из накрахмаленного муслина поддерживал подбородок каскадом безупречных складок; пальто из тускло-коричневой шерстяной ткани украшали никак не менее пятнадцати воротников-пелерин и двойной ряд серебряных пуговиц. Мисс Тавернер вынуждена была признать – он чрезвычайно привлекателен, но при этом без труда убедила себя: весь его вид вызывает в ней отвращение и даже презрение. На лице его читалось большое самомнение, а глаза, иронично разглядывающие девушку из-под устало полуопущенных век, оказались самыми холодными, какие ей когда-либо доводилось видеть. На ее вкус, нос у него был чересчур прямой. Рот имел правильную форму, но губы показались ей слишком тонкими, и она даже решила, что они кривятся в злорадной усмешке.

Но хуже всего была утонченная томность незнакомца. Казалось, его не интересует ничто на свете, включая и то, что всего мгновение назад он ловко избежал несчастного случая, не говоря уже о плачевном положении, в которое попала двуколка. С лошадьми он обращался превосходно; похоже, в руках, элегантно прикрытых кожаными перчатками, с показной небрежностью державших вожжи, таилась неожиданная сила. Но, ради всего святого, для чего ему понадобилось напускать на себя этот вызывающий щегольской вид?

Когда ливрейный грум проворно спрыгнул на дорогу, раздражение мисс Тавернер вылилось в короткую и разгневанную речь:

– Мы не нуждаемся в вашей помощи! Прошу вас, поезжайте дальше, сэр!

По ней скользнул взгляд холодных глаз. Их выражение вновь заставило ее особенно остро ощутить все убожество двуколки, собственного платья деревенского покроя и той общей картины, которую они должны были являть с Перегрином.

– Я бы с радостью поехал дальше, моя красавица, – произнес джентльмен в коляске, – но эта ваша неуправляемая кобыла, как вы могли бы заметить и сами, загораживает мне дорогу.

Мисс Тавернер совсем не привыкла, чтобы к ней обращались подобным образом, поэтому ее настроение отнюдь не улучшилось. Фермерская лошадь, испуганно пытающаяся вытащить двуколку из канавы, действительно билась в постромках прямо посреди дороги, но, если бы Перегрин, вместо того чтобы хлестать ее по крупу, подошел к ней спереди и взял под уздцы, все было бы в порядке. Тем временем грум, остролицый и внешне ничем не примечательный коротышка неопределенного возраста, обряженный в изящную желто-голубую ливрею, приготовился взять дело в собственные руки. Мисс Тавернер, будучи не в силах и далее выносить унижение, вспылила:

– Сэр, я уже сообщила вам, что мы не нуждаемся в вашей помощи! Слезай, Перри! И передай мне вожжи!

– У меня нет ни малейшего намерения предлагать вам свою помощь, – невозмутимо ответил утонченный джентльмен, высокомерно приподняв брови. – Сейчас вы увидите, что Генри вполне способен расчистить дорогу для меня.

Между тем грум и впрямь подошел к лошади. Взяв вожжи чуть повыше мундштука, он принялся успокаивать бедное животное, в чем вскоре преуспел, и двуколка, выехав из канавы, остановилась на обочине дороги.

– Видите, это было нетрудно, – продолжал джентльмен тем же ненавистным голосом.

Перегрин, до сего момента не принимавший участия в дискуссии из-за того, что был слишком занят попытками успокоить свою лошадь, сердито бросил:

– Я прекрасно сознаю – вся вина лежит на мне, сэр! Полностью!

– Мы все это понимаем, – дружески отозвался незнакомец. – Только глупец мог попытаться развернуть свой экипаж на таком участке дороги. Долго мне еще ждать, Генри?

– Я уже сказал, что признаю свою вину, – вспыхнув, произнес Перегрин, – и приношу свои извинения! Но позволю себе заметить вам, сэр, вы мчались с непозволительной скоростью!

Однако тут его несколько неожиданно прервал повернувшийся к нему грум, лицо которого вдруг стало рассерженным; он заявил с резким акцентом кокни[7]:

– Заткнулся бы ты, малец! Он – лучший наездник во всей стране, верно тебе говорю, причем я вовсе не позабыл и сэра Джона Лейда! Из нынешних господ ему никто и в подметки не годится. В упряжке у нас – чистокровные гнедые, которые ходят как шелковые, а если никто из коренников не растянул себе сухожилие, так твоей вины в том нет!

Джентльмен в коляске негромко рассмеялся.

– Верно подмечено, Генри, как, впрочем, и то, что ты по-прежнему заставляешь меня ждать.

– Видит бог, хозяин, уже бегу! – поторопился ответить грум, забираясь на облучок.

Перегрин, немного придя в себя после сокрушительной отповеди слуги, процедил сквозь зубы:

– Мы еще встретимся, сэр, обещаю вам!

– В самом деле? – отозвался джентльмен в коляске. – Надеюсь, вы ошибаетесь.

Казалось, экипаж буквально прыгнул вперед, а еще через минуту и вовсе скрылся из глаз.

– Это чудовищно! – в сердцах воскликнула Джудит. – Просто неслыханно!

Глава 2

Для того, кто привык к ночной тиши сельской местности, заснуть в гостинице «Георг» в Грантеме накануне боя было решительно невозможно. Звуки шумного застолья долетали в спальню мисс Тавернер из обеденной залы внизу чуть ли не до самого рассвета; спала она урывками, вновь и вновь просыпаясь от раскатов громкого смеха на первом этаже, либо голосов на улице у себя под окном, либо же поспешных шагов под дверью. Только после двух часов ночи гуляки постепенно угомонились, и она забылась тревожным сном, нарушил который тройной рев рога, прозвучавший в двадцать три минуты восьмого утра.