Завоеватель сердец - Хейер Джорджетт - Страница 59

– Эй, ты все равно никогда не сможешь ездить верхом так же хорошо, как я, потому что у тебя слишком короткие ноги! – вскричал Ричард. – Мессир Рауль, герцог говорит, Роберта следовало бы назвать Куртгезом[52], потому что у него короткие… – Договорить ему не дали. С яростным воплем «Вонючка!» Роберт ринулся на мальчика, и братья, повалившись на траву, принялись драться, словно дикие кошки.

Эдгар схватил Роберта за шиворот одной рукой и оттащил его в сторону, пока тот разъяренно брыкался. Поверх головы мальчишки сакс бросил:

– Достойные сыновья Воинственного Герцога, нечего сказать, Рауль… Все, довольно, маленький лорд! Вы подняли такой шум, что сейчас сюда сбегутся все ваши наставники.

Так оно и случилось. Глядя, как почетный эскорт уводит всех троих мальчишек во дворец, Эдгар сказал:

– Думаю, герцог воспитал себе наследника, который доставит ему немало хлопот. Роберт уже не признает отцовского авторитета.

Слова эти были произнесены в шутку, но Эдгар и не подозревал, сколько в них правды. Из всех его детей Роберт, первенец, на которого он должен был возлагать свои надежды, был дальше других от сердца герцога и его понимания. Роберт отличался безудержной импульсивностью и не терпел возражений; ему не повезло в том, что отцом его был настоящий деспот и просто властный человек. Характером мальчик пошел в мать, так что с ним трудно было справиться, и он бунтовал против любой дисциплины просто из чувства противоречия. Герцогиня обожала его и по мере сил старалась защитить от гнева отца. Роберт очень рано начал смотреть на герцога как на тирана; он боялся его, но, будучи истинным сыном своей матери, скрывал свой страх под несговорчивой и упрямой наружностью, чем и навлекал на себя неудовольствие Вильгельма по дюжине раз на дню.

Что касается остальных детей, то нельзя же было всерьез ожидать, будто потомство, рожденное от столь бурного и противоречивого союза, сможет долго жить в мире с самим собой. Детские комнаты герцога неизменно оглашали гневные вопли: Роберт дрался с Ричардом; Аделиза выказывала открытое неповиновение своей гувернантке даже под страхом порки; маленькая монашка Цецилия демонстрировала высокомерие и самоуверенность, кои разительным образом не соответствовали ее духовному призванию; и даже трехлетний Вильгельм давал понять окружающему миру, что нрав его вполне соответствует цвету огненной шевелюры.

Глядя на своего сына издали, герцог однажды нетерпеливо бросил:

– Рауль, неужели у меня не будет более достойного наследника, чем Куртгез? Клянусь распятием, в его годы у меня было больше мозгов, чем будет у него, когда он достигнет моего нынешнего возраста!

– Имейте терпение, монсеньор: в детстве вам пришлось пройти суровую школу, – ответил Рауль.

Герцог посмотрел вслед Роберту, уходящему в обнимку с сыном Монтгомери, и презрительно заявил:

– Он слишком податлив; ему обязательно надо, чтобы его любили. Разве меня когда-либо волновали подобные вещи? Можешь мне поверить, Роберт руководствуется чувствами, а не разумом.

Немного помолчав, Рауль ответил:

– Сеньор, вы – решительный и властный правитель, но разве так уж плохо иметь сердце помягче, чем у вас?

– Друг мой, я потому и добился своего нынешнего положения, что никогда не позволял сердцу управлять своими поступками и головой, – сказал герцог. – И если Роберт не усвоит вовремя этот урок, то растеряет все, что мне удалось обрести, когда я отправлюсь к праотцам.

Дальнейшие события лишь подтвердили его правоту. Зимнее умиротворение во дворце нередко нарушалось выходками милорда Роберта и последующей мгновенной отцовской карой. Роберта не пугала порка, но он частенько жаловался, смеясь сквозь слезы, что у герцога Вильгельма чересчур тяжелая рука.

Наступила весна, и мальчик увлекся воинскими упражнениями, которые всегда любил. Между ним и отцом на некоторое время воцарился мир, да и в герцогстве не случилось ничего, способного нарушить непривычно размеренную жизнь в Нормандии. Жильбер Дюфаи как-то даже, зевая во весь рот, заметил:

– О-хо-хо! Хоть бы уж второй граф д’Арк появился, что ли, чтобы мы не сошли с ума от безделья.

– Следи за Бретанью, – посоветовал ему Эдгар. – До меня дошли кое-какие интересные слухи.

– Вечно до тебя доходят какие-то слухи! – сказал Жильбер. – И от кого ты их узнаёшь? От Рауля? Что, Конан Бретонский отказался присягнуть нам на верность?

– Об этом мне ничего неизвестно, – осторожно подбирая слова, сказал Эдгар. – И это был не Рауль. Просто Фитц-Осберн обронил кое-что интересное на ходу, только и всего.

– Что ж, будем надеяться, Господь все же пошлет нам какое-никакое развлечение, – с очередным зевком заключил Жилбьер.

Его молитвы были услышаны быстрее, чем он ожидал, причем так, как никто и предположить не мог. Однажды поздней весной они ужинали за столом, когда за огромными дверьми началась неожиданная возня и послышались сердитые голоса. Герцог сидел за высоким столом на помосте, глядя вниз на залу и вход в нее. С едой было покончено, и вся компания пребывала в приподнятом настроении, а на столе еще оставались вино и сладости.

Когда же шум на заднем дворе усилился, герцог, недоуменно нахмурившись, метнул взгляд на дверь, и Фитц-Осберн поспешил наружу, дабы выяснить причину столь неподобающей суеты. Не успел он пройти и половины расстояния до выхода, как у дверей завязалась настоящая драка и чей-то голос отчаянно закричал на ломаном нормандском:

– Аудиенция! Я прошу аудиенции у герцога Нормандии!

Мгновением позже чья-то рука настолько сильно толкнула церемониймейстера, что тот рухнул спиной на пол, а в залу ворвался оборванный и забрызганный грязью незнакомец, волоча за собой еще двух стражников, которые вцепились в полы его мантии в попытке задержать. На нем была короткая туника, порванная в нескольких местах и заляпанная грязью; шлем свой он где-то потерял, а длинные светлые волосы незнакомца пребывали в беспорядке и прилипли ко влажному от пота лбу. Остановившись посредине залы, он обвел взглядом обращенные к нему лица, на которых читалось удивление. Безошибочно угадав среди них герцога, неподвижно сидящего во главе стола и наблюдающего за происходящим, незнакомец протянул к нему руки и упал на колено.

– Помощи, прошу у вас помощи, милорд герцог! – вскричал он. – Выслушайте меня и явите справедливость!

Эдгар, сидевший на табуретке, вздрогнул как ужаленный, прервав разговор с Гийомом Мале, после чего, словно не веря своим глазам, с изумлением уставился на незнакомца.

Герцог небрежно шевельнул пальцем, и люди, по-прежнему удерживавшие незнакомца на месте, отпустили его.

– Я еще никому не отказывал в справедливости, – сказал Вильгельм. – Говори! Какая нужда привела тебя сюда?

По полу скрежетнули деревянные ножки табурета; Эдгар вскочил на ноги.

– Эльфрик! Господи милосердный, неужели я сплю? – Одним прыжком он перелетел с помоста вниз, на пол, оказавшись рядом с незнакомцем, и стиснул его в объятиях. Оба быстро заговорили о чем-то по-саксонски, не разжимая рук. Повинуясь знаку герцога, один из слуг наполнил кубок медовухой и поднес его мужчине.

– Как ты здесь оказался? – требовательно спросил Эдгар. – Я ведь даже не сразу узнал тебя после стольких-то лет! Ах, друг мой, друг мой! – Он вновь стиснул руку безмолвного Эльфрика и заставил того выпрямиться. – Вот, держи, это вино! Пей! Ты едва стоишь на ногах!

Эльфрик, дрожащей рукой приняв кубок, осушил его до дна.

– Гарольд! – прохрипел мужчина. – Он в опасности! Поговори с герцогом вместо меня, Эдгар! Он меня выслушает?

Эдгар схватил его за запястье.

– Где находится эрл Гарольд? Он не убит, я тебя спрашиваю, не умер?

– Нет, нет, он жив, но ему грозит большая беда. Поможет ли нам Нормандия? Я плохо говорю на их языке: будь моим толмачом!

Придворные замерли в ожидании, глядя на двух саксов; герцог повернул голову и пальцем поманил к себе Гийома Мале, в жилах которого текла саксонская кровь. Гийом, приблизившись к нему, негромко сказал: