Современный французский детективный роман - Буало Пьер - Страница 34

Итак, пятнадцатого сентября Пат получила телеграмму. Когда около шести часов я вернулся из банка домой, Пат стояла в гостиной. Я как сейчас вижу ее нежный профиль на фоне окна, а в окне сверкает озеро, и в лучах закатного солнца волосы Пат отливают медью. Я сразу почувствовал что-то неладное; обычно, когда я возвращался домой, она кидалась мне навстречу: даже взглянуть на нее не успеешь — она уже замерла у тебя в объятиях…

Она первая заговорила:

— Мама при смерти. Я должна немедленно ехать.

Для меня это было как гром среди ясного неба. Я ужасно люблю Роз (я зову свою тещу просто Роз) и знаю, что Пат очень привязана к матери, хотя и нередко с ней ссорится. Да и кроме того, я никак не ожидал такой скверной вести: Роз нет еще и шестидесяти, она удивительно молодо выглядит и, насколько мне известно, ничем серьезно не болела. В прошлом году она приезжала к нам на месяц и казалась еще более живой и энергичной, чем всегда.

Я что-то пробормотал в ответ; Пат прочитала мне телеграмму, полученную час назад. Может показаться немыслимым, но я никак не могу сейчас вспомнить, читал я сам телеграмму или нет. Она была отправлена некой мисс Симонс, сиделкой или компаньонкой, не знаю; там сообщалось, что у миссис Роз Стивенс был сердечный приступ, что врач считает ее состояние крайне тяжелым и советует дочери, миссис Патриции Тейлор, срочно приехать.

— Я звонила в агентство, — сказала Пат. — Есть рейс из Чикаго, самолет улетает ровно в полночь. Я буду в Лондоне к вечеру.

Конечно, я и не пытался возражать. Пат должна находиться возле матери, это разумелось само собой. Впрочем, то, что решал один из нас, сразу становилось желанием и стремлением другого.

Я просто привлек Пат к себе и с бесконечной нежностью поцеловал. Но почувствовал, что Пат в этот миг далеко от меня. Хоть она и крепилась изо всех сил, но была охвачена ужасной тревогой и вся словно окаменела.

Потом мы занялись всякими практическими делами — багаж, деньги, поручения, которые мне предстояло выполнить в ее отсутствие. И вот уже пора в путь; я настоял на том, что сам отвезу Пат на аэродром, а в ночное время это занимает добрых три часа: от Милуоки до Чикаго сто тридцать миль. Дорогой мы почти не разговаривали; на трассе всегда большое движение, а я не слишком-то люблю вести машину в темноте. Пат сидела рядом со мной, она была вся как натянутая струна, и оттого, что ее терзала тревога, у меня у самого стоял в горле ком. Время от времени Пат закуривала, два-три раза затягивалась и выбрасывала сигарету в окно. Пока мы доехали до Чикаго, она выкурила не меньше пачки, а дома, бывало, могла неделю не притрагиваться к сигаретам.

До Чикаго мы добрались в половине одиннадцатого, и у нас еще осталось время, чтобы съесть по шницелю в маленькой закусочной на Лууп, которую Пат очень любила; но в этот вечер она была равнодушна ко всему, что нас окружало. Я попытался с нею заговорить, хотел успокоить ее, но быстро понял, что это бесполезно; сомневаюсь вообще, слышала ли она меня. У нас ушло много времени на то, чтобы расплатиться, вывести свой «линкольн» со стоянки и выбраться из города; словом, когда мы попали наконец на аэродром, было уже без четверти двенадцать. Мы едва успели получить заказанный по телефону билет и оформить багаж, как по радио стали приглашать пассажиров, улетающих в Лондон, пройти на посадку. Мы обнялись, и на этот раз я почувствовал у своей груди мою всегдашнюю Пат, такую доверчивую, теплую, словно частичку моей собственной плоти…

Но это длилось не больше мгновения — и вот она уже направилась к контролеру. Через секунду она обернулась, и в резком неоновом свете я еще раз увидел ее точеную фигурку в сером костюме, увидел ее красивый крупный рот, и чистые, как горные озера, глаза, и волосы, отливающие медью… Все происходившее вдруг показалось мне невероятным: словно от моего сердца оторвался живой кусок и его уносит вдаль течением… Пат чуть заметно махнула мне рукой и растворилась в толпе пассажиров. Больше я ее никогда не видел.

Глава вторая

Я заночевал в Чикаго. Было глупо поздней ночью снова пускаться в путь; к тому же я давно собирался повидать Сэма Гендерсона, директора иллинойсского отделения Провиншел бэнк корпорейшн, с которым мне надо было обсудить множество всяких дел. Если уж я оказался в Чикаго, можно было взять в гостинице номер, утром встретиться с Сэмом и вернуться к вечеру в Милуоки. Так я и поступил.

Я боялся, что не скоро засну, но, едва моя голова коснулась подушки, меня тут же сморил сон; спал я долго и крепко, и не снилось мне никаких кошмаров, а если что и снилось, то утром я ничего не помнил. Когда я проснулся, было уже поздно; я торопливо оделся и привел себя в порядок, потом позвонил Сэму Гендерсону, потом уплатил за гостиницу. Когда я за всеми этими делами думал о Пат, у меня уже покалывало где-то под ложечкой, но я не назвал бы это беспокойством или грустью. За десять лет супружества нам с Пат не раз доводилось разлучаться, и, конечно, мне это всегда было не по душе, но каждая такая разлука была мне и в радость, потому что таила в себе предвкушение встречи. Конечно, в этот раз отъезд Пат был вызван тревожными обстоятельствами, чреватыми самым трагическим исходом, и от этого разлука воспринималась мною гораздо более остро; но тревога, которая охватила меня накануне, за ночь прошла, и ко мне вернулась моя обычная жизнерадостность.

Визит к Сэму Гендерсону меня окончательно успокоил. Сэм — мой старый приятель, его общество действовало на меня всегда благотворно. Тем, что меня назначили управляющим милуокского филиала нашего банка, я обязан ему, но, слава богу, мои чувства к нему ни на гран от этого не замутились, а ведь признательность — это палка о двух концах… У нас накопилось множество всяких проблем, требовавших решения, и я просидел у него в кабинете часа два, после чего он потащил меня завтракать. Когда я рассказал ему, что Пат неожиданно вызвали к умирающей матери, он здорово удивился:

— Вы мне никогда не говорили, что у вашей тещи больное сердце.

— Я и сам об этом не знал. Мне всегда казалось, что у нее отличное здоровье.

— Сколько лет миссис Стивенс?

— Точно не знаю. Думаю, лет пятьдесят восемь — пятьдесят девять.

— Обычно женщины начинают следить за своим давлением лет на десять раньше. Ваша теща отнюдь не похожа на тех легкомысленных особ, которые по десятку лет не заглядывают к врачу. Может, она в письмах к Пат упоминала о своей болезни?

— Пат сказала бы мне об этом.

— Да, очень странно… Надеюсь, однако, что все не так страшно, как кажется; сиделка, наверно, всполошилась из-за какого-то пустяка, с перепугу дала вам телеграмму. Помяните мое слово, Дэйв, Пат через неделю вернется, и окажется, что все обошлось благополучно.

Сэм взял с меня слово, что я сразу позвоню ему, как только получу какие-нибудь вести от Пат, и после завтрака мы сразу расстались: он вернулся к себе в банк, а я сел за баранку. На обратном пути не было никаких происшествий. Мне не терпелось скорее добраться до дому, где меня наверняка должна была ждать телеграмма: мы с Пат договорились, что она известит меня, как только повидает Роз.

Но почтовый ящик был пуст, и соседи сказали мне, что с телеграфа никто не приходил. Меня это немного огорчило, но по размышлении я усмотрел в этом добрый знак: если бы Патриция нашла мать в плохом состоянии, она дала бы мне телеграмму немедленно.

На другое утро телеграммы тоже не было. Я напрасно прождал до половины десятого, потом позвонил на почту; мне ответили, что телеграммы не было, и я попросил почтового служащего позвонить мне в банк, как только она придет. В банке на меня навалилась куча дел, и я лишь к обеду спохватился, что так никто мне и не позвонил. Дела, как назло, были пренеприятные: в частности, надо было решить, как поступить с бухгалтером, на которого пало подозрение в подделке подписей; мой помощник настаивал на увольнении, но мне ужасно этого не хотелось, и мы в конце концов решили еще некоторое время подождать; в результате у меня не было времени пойти позавтракать, и я попросил принести мне в кабинет несколько бутербродов. В три часа я вдруг подумал о Пат. Я очень удивился, что так надолго забыл про нее, и стал себя упрекать. Позвонил на почту и был поражен, когда узнал, что для меня по-прежнему ничего нет.