Современный французский детективный роман - Буало Пьер - Страница 23

— Ты, ей-богу, похудел. Лицо желтое, глаза мутные.

В этом вся Люсьен. Ее никогда не интересовало мнение других, никогда не волновало, что о ней могут подумать. Среди пронзительных выкриков мальчишек-газетчиков она преспокойно сосчитала его пульс, посмотрела язык, пощупала железы. И Равинель сразу же почувствовал себя в безопасности. Люсьен, как бы это сказать, была полной противоположностью всего неопределенного, мягкого, смутного. Люсьен вела себя самоуверенно, резковато, почти вызывающе. У нее был резкий, решительный голос. Иногда ему хотелось бы с ней поменяться… А иногда он ненавидел ее… Потому что она порой наводила на мысль о хирургическом инструменте — холодном, гладком, никелированном.

— Пойдем по улице Ренн. Там наверняка наткнемся на какое-нибудь бистро.

Они перешли площадь. Люсьен крепко взяла его под руку, словно направляя и поддерживая.

— Я ровным счетом ничего не поняла из твоих двух звонков. Во-первых, было плохо слышно. И потом ты слишком тараторил. Давай по порядку. Когда ты вчера утром вернулся домой, труп Мирей исчез. Так?

— Именно.

Он внимательно следил за ней, спрашивая себя, как она будет сейчас реагировать, она ведь вечно твердит: «Не будем нервничать… Чуточку здравого смысла…» Они сосредоточенно вышагивали по тротуару, не обращая внимания на далекую перспективу улицы, уходящей к перекрестку Сен-Жермен. Равинель отдыхал после ужасной нервотрепки. Пусть-ка Люсьен хоть на время возьмет на себя это тяжкое бремя.

— Что же тут долго голову ломать, — заметила она. — Могло труп унести течением?

Он улыбнулся:

— Исключено! Во-первых, течения почти нет, ты это знаешь не хуже меня. А если бы и было, так труп заклинился бы в протоке, у водослива. Думаешь, я не обыскал все, прежде чем тебе позвонить? Конечно, обыскал…

Она стала хмуриться, а он, несмотря на все свое волнение, не на шутку обрадовался, видя, как она буквально засыпалась, не хуже абитуриента, застигнутого врасплох неожиданным вопросом не по программе.

— А может, тело украли, чтобы тебя шантажировать? — растерянно спросила она.

— Исключено! Я уж об этом думал. Даже расспросил дочку почтальона, девчушку, которая каждое утро пасет козу на лугу против прачечной.

— Ну?.. А она ничего не заподозрит?

— Я принял меры предосторожности. К тому же у девчонки не все дома… Короче, это предположение начисто отпадает. Кому нужен труп? Чтобы меня шантажировать, как ты сказала, или чтобы мне навредить? Но никому до меня нет дела… И потом, ты представляешь себе, что такое украсть труп? Стоп. Вот маленькое кафе, как раз для нас.

Крошечный бар, три стола, сдвинутые вокруг печки. Хозяин за кассой читал спортивную газету.

— Нет. Завтраков у нас не бывает… Но если желаете бутерброды… Очень хорошо! И две кружки пива!

Хозяин ушел в подсобку, должно быть узкую и тесную. Равинель выдвинул стол, чтобы Люсьен могла сесть. Перед кафе со скрипом останавливались автобусы, стремительно выпускали из дверей двух-трех пассажиров и катили дальше, отбрасывая тень. Сняв шляпку, Люсьен облокотилась на стол.

— Ну, а что это еще за история с пневматичкой?

Она уже протянула руку, но он покачал головой.

— Письмо осталось дома. Я туда не вернулся. Но я помню его наизусть. Слушай: «Я уеду дня на два, на три. Не беспокойся. Ничего серьезного… Гм!.. Продукты в погребе, в шкафу для провизии… Сначала доешь початую банку варенья…»

— Минутку!

— Будь уверена, я не ошибаюсь: «Доешь початую банку варенья, а потом уже открывай новую. И завертывай кран, когда не пользуешься газовой плитой. А то ты вечно забываешь. До встречи. Целую тебя…».

Люсьен впилась в Равинеля взглядом. Потом, помолчав, спросила:

— И ты, конечно, узнал ее почерк?

— Конечно.

— Почерк можно прекрасно подделать.

— Знаю. Но дело не только в почерке, я знаю ее стиль. Я уверен, что письмо написала Мирей.

— А штемпель? Почтовый штемпель настоящий?

Равинель пожал плечами.

— Спросила бы уж заодно, действительно ли почтальон был настоящий почтальон.

— Ну, тогда я вижу только одно объяснение. Мирей написала тебе до отъезда в Нант.

— Ты забываешь про дату на штемпеле. Пневматичка была отправлена из Парижа в тот же день. Кто же отнес ее на почту?

Вернулся хозяин с горой бутербродов на тарелке. Он поставил на стол две кружки пива и снова уткнулся в газету. Равинель понизил голос.

— И потом, если бы у Мирей были опасения, она бы обязательно на нас донесла. Она не ограничилась бы предупреждением насчет початой банки.

— Она просто не поехала бы в Нант, — заметила Люсьен. — Нет, по всей вероятности, она написала это письмо… до… того…

Она принялась за бутерброд. Равинель отпил полкружки. Только теперь он с предельной ясностью осознал всю абсурдность создавшейся ситуации. И чувствовал, что Люсьен тоже ничего не понимает. Она положила бутерброд, отодвинула тарелку.

— Что-то есть не хочется. Это так… неожиданно — все, что ты рассказал! Ведь если письмо не могло быть написано раньше, то… после-то как же? И в письме ни малейшей угрозы, как будто у отправителя память отшибло?

— Ну вот, — шепнул Равинель. — Ты подходишь к самой сути.

— Что?

— Все верно… Продолжай.

— Но в том-то и дело… Я не понимаю…

Они долго и пристально глядели друг другу в глаза. Наконец Люсьен отвернулась и робко произнесла:

— Может, двойник?..

Да, Люсьен просто капитулировала. Двойник! Они, видите ли, утопили двойника!

— Нет-нет, — тут же спохватилась она. — Чушь! Даже если предположить, что какая-то женщина удивительно похожа на Мирей… разве ты бы ошибся?.. Да и я… Ха-ха… И чтобы эта женщина сама пришла отдаться нам в руки!

Равинель не перебивал. Пусть немного поразмыслит. Мимо проносились переполненные автобусы. Изредка в кафе кто-нибудь заходил, заказывал вина, посматривая украдкой на двоих, которые не ели, не пили, в шахматы играли.

— Я тебе еще не все рассказал, — прервал молчание Равинель. — Сегодня утром Мирей была у своего брата.

В глазах Люсьен промелькнуло изумление, потом испуг. Бедная Люсьен! Ей здорово не по себе.

— Она поднялась к нему, поцеловала его; они поболтали.

— Конечно, — задумчиво протянула Люсьен, — может, эта, живая, и есть двойник? Но ведь Жермена тоже не проведешь… Ты ведь сказал, что он с ней говорил, что он ее поцеловал. Разве у другой женщины мог быть в точности такой же голос, те же интонации, та же походка, жесты?.. Нет! Ерунда! Двойники — это выдумки романистов.

— Есть еще одно объяснение, — сказал Равинель. — Каталепсия! У Мирей были все признаки смерти… но она пришла в сознание в прачечной.

И поскольку Люсьен, кажется, не понимала, он продолжал:

— Каталепсия бывает. Я когда-то читал.

— Каталепсия после двух суток в воде!

Он чувствовал, что она вот-вот вспылит, и жестом предостерег ее, чтоб она не повышала голос.

— Послушай, — раздраженно заявила Люсьен. — Пойми, если бы это был случай каталепсии, я сразу же отказалась бы от врачебной практики! Потому что тогда вся медицина гроша не стоит, потому что…

Кажется, этот разговор задел ее за живое. Губы у нее дрожали.

— Что ни говори, а мы умеем констатировать смерть. Хочешь, чтобы я привела тебе доказательства? Чтобы я сказала тебе, какие у меня были основания?.. Неужели ты воображаешь, что мы выдаем разрешение хоронить вот так, без разбора?

— Успокойся, Люсьен, прошу тебя…

Они замолчали. Глаза у обоих блестели. Она гордилась своими познаниями, своим положением. Он знал, что она презирает его как профана. Ей надо было, чтоб он всегда восхищался ею. И вдруг он позволил себе такое… Она поглядывала на него, ожидая слова или хотя бы взгляда.

— Тут спорить не о чем, — снова заговорила она безапелляционно, будто у себя в больнице. — Мирей умерла. Остальное объясняй как хочешь.

— Мирей умерла. И тем не менее она жива.

— Я говорю серьезно.

— Я тоже. Мне кажется, что Мирей…