Рожденный не в первый раз и уже не первый завершая круг внешних преображений, я спокойно и просто открываю мою душу. Открываю, – хочу, чтобы интимное стало всемирным.

Тёмная земная душа человека пламенеет сладкими и горькими восторгами, истончается и восходит по нескончаемой лестнице совершенств в обители навеки недостижимые и вовеки вожделенные.

Жаждет чуда, – и чудо дастся ей.

И разве земная жизнь, – Моя жизнь, – не чудо? Жизнь, такая раздробленная, такая разъединённая и такая единая.

«Ибо всё и во всём – Я, и только Я, и нет иного, и не было и не будет».

«Вещи есть у меня, но ты – не вещь Моя; ты и Я – одно».

«Приди ко Мне, люби Меня».

«Я был один в моём раю…»

Я был один в моём раю,

И кто-то звал меня Адамом.

Цветы хвалили плоть мою

Первоначальным фимиамом.

И первозданное зверьё,

Теснясь вокруг меня, на тело

Ещё невинное моё

С любовью дикою глядело.

У ног моих журчал ручей,

Спеша лобзать стопы нагие,

И отражения очей

Мне улыбалися, благие.

Когда ступени горных плит

Роса вечерняя кропила,

Ко мне волшебница Лилит

Стезёй лазурной приходила.

И вся она была легка,

Как тихий сон, – как сон безгрешна,

И речь её была сладка,

Как нежный смех, – как смех утешна.

И не желать бы мне иной!

Но я под сенью злого древа

Заснул… проснулся, – предо мной

Стояла и смеялась Ева…

Когда померк лазурный день,

Когда заря к морям склонилась,

Моя Лилит прошла как тень,

Прошла, ушла, – навеки скрылась.

«Мы поклонялися Владыкам…»

Мы поклонялися Владыкам

И в блеске дня и в тьме божниц,

И перед каждым грозным ликом

Мы робко повергались ниц.

Владыки гневные грозили,

И расточали гром и зло,

Порой же милость возносили

Так величаво и светло.

Но их неправедная милость,

Как их карающая месть,

Могли к престолам лишь унылость,

Тоской венчанную, возвесть.

Мерцал венец её жемчужный,

Но свет его был тусклый блеск,

И вся она была – ненужный

И непонятный арабеск.

Владык встречая льстивым кликом, –

И клик наш соткан был из тьмы, –

В смятеньи тёмном и великом

Чертог её ковали мы.

Свивались пламенные лица,

Клубилась огненная мгла,

И только тихая Денница

Не поражала и не жгла.

Пилигрим

В одежде пыльной пилигрима,

Обет свершая, он идёт,

Босой, больной, неутомимо,

То шаг назад, то два вперёд, –

И, чередуясь мерно, дали

Встают всё новые пред ним,

Неистощимы, как печали, –

И всё далек Ерусалим…

В путях томительной печали,

Стремится вечно род людской

В недосягаемые дали,

К какой-то цели роковой.

И создаёт неутомимо

Судьба преграды перед ним,

И всё далек от пилигрима

Его святой Ерусалим.

«На Ойле далёкой и прекрасной…»

На Ойле далёкой и прекрасной

Вся любовь и вся душа моя.

На Ойле далёкой и прекрасной

Песней сладкогласной и согласной

Славит всё блаженство бытия.

Там, в сияньи ясного Маира,

Всё цветёт, всё радостно поёт.

Там, в сияньи ясного Маира,

В колыханьи светлого эфира,

Мир иной таинственно живёт.

Тихий берег синего Лигоя

Весь в цветах нездешней красоты.

Тихий берег синего Лигоя –

Вечный мир блаженства и покоя,

Вечный мир свершившейся мечты.

«Звезда Маир сияет надо мною…»

Звезда Маир сияет надо мною,

Звезда Маир,

И озарён прекрасною звездою

Далёкий мир.

Земля Ойле плывёт в волнах эфира,

Земля Ойле,

И ясен свет блистающий Маира

На той земле.

Река Лигой в стране любви и мира,

Река Лигой

Колеблет тихо ясный лик Маира

Своей волной.

Бряцанье лир, цветов благоуханье,

Бряцанье лир

И песни жён слились в одно дыханье,

Хваля Маир.

«Всё, чего нам здесь недоставало…»

Всё, чего нам здесь недоставало,

Всё, о чём тужила грешная земля,

Расцвело на вас и засияло,

О, Лигойские блаженные поля.

Этот мир вражда заполонила,

Этот бедный мир в унынье погружён,

Нам отрадна тихая могила,

И, подобный смерти, долгий, тёмный сон.

Но Лигой струится и трепещет

И благоухают чудные цветы,

И Маир безгрешный тихо блещет

Над блаженным краем вечной красоты.

1/59
Следующая