Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики - Коллектив авторов - Страница 46

17. Jameson D., Hurvich L.M. (1955). Some quantitative aspects of an opponent-colors theory. J. opt. Soc. Am., 45: 546–552, 602–616.

18. Hurvich L.M. (1981). Color vision. Sinauer. Sunderland.

19. Zollinger H. (1973). Zusammenhange zwischen Farbbenennung und Biologic des Farbensehen beim Menschen. Vjschr. Naturf. Ges. Zurich., 118: 227–255.

20. Zollinger H. (1976). A linguistic approach to the cognition of colour vision in man. Folia linguist IX-1-4: 265–293.

21. Wattenwyl von A., Zollinger H. (1979). Color term salience and neurophysiology of color vision. Am. Anthropologist, 81: 279–288.

22. Wattenwyl von A., Zollinger H. (1981). Color naming by art students and science students. A comparative study. Semiotica, 35: 303–315.

23. Wattenwyl von A., Zollinger H. (1978). The color lexica of two American Indian languages, Quechi and Misquito. Int. J. Am. Linguistics, 44: 56–68.

24. Психологически чистыми называют такие цвета, в которых нет оттенков «соседних» цветов.

Например, психологически чистый зеленый цвет не должен быть ни желтоватым, ни голубоватым.

25. Bornstein M. H. (1973). Color vision and color naming: A psychophysiological hypothesis of cultural differences. Psychol. Bull., 80: 257–285.

26. lijima Т., Zollinger H. (1980). Colour naming in Japanese-some remarks on cultural factors (in Japanese). Nippon Shikisaigaku Kaishi (J. Color Sci. Ass. Japan),

4(4): 2–7. 27. Uchikawa К., Boynton R. M. (1987). Categorical color perception of Japanese observers: Comparison with that of Americans. Vision Res., 27: 1825–1833.

172

28. lijima Т., Wenning W., Zollinger H. (1982). Cultural factors of color naming in Japanese: Naming tests with Japanese children in Japan and Europe. Anthropol. Linguistics, 24: 245–262.

29. Zollinger H. (1984). Why just turquoise? Remarks on the evolution of color terms. Psychol. Res" 46:403^09.

30. Kristol A.M. (1980). Color systems in southern Italy: A case of regression. Language, 56:137–145.

31. Bolton R., Crisp D. (1979). Color terms in folk tales. A cross-cultural study. Behavior Sci. Res., 14: 231–253.

32. Berlin В., Кау P. (1969). Basic color terms. Their universality and evolution. University of California Press, Berkeley Los Angeles.

33. Кау P., McDaniel C. K. (1978). The linguistic significance of the meanings of basic color terms. Language, 54: 610–646.

34. Sun R.K. (1983). Perceptual distances and the basic color term encoding sequence. Am. Anthropologist, 85: 387–391.

35. Watson R. H. J. (1980). Colour and acceptance of food. In: Counsell T. N.(ed.). Natural colours for food and other uses. Applied Science, London, 27–38.

36. Williams J.M. (1976). Synaesthetic adjectives: A possible law of semantic change. Language, 52: 461–472.

Глава 7. Физиологические рамки зрительного эстетического отклика Г. Баумгартнер

Большинство биологов сходится во мнении, что все живые существа возникли путем эволюции, продолжавшейся миллионы лет. Ход эволюционного развития можно, по-видимому, проследить назад вплоть до предбиологического молекулярного уровня [1]. Одной из важнейших эволюционных ступеней стало образование центральной нервной системы и коры большого мозга млекопитающих. Эта часть мозга теснее всех других связана с постепенным усложнением поведения и поэтому наивысшего развития достигает у человека. Можно утверждать, что одна из важнейших нервных функций-научение-стала в мозгу человека главной. Самое примечательное то, что для приспособления к внешним переменам мозгу нужны какие-то секунды, тогда как эволюционные сдвиги в поведении идут медленно и требуют тысяч и более лет. Таким образом, мозг неимоверно ускоряет адаптацию организмов, и последствия этого ускорения необычайно важны. Оно позволило человечеству независимо от неспешной поступи эволюции быстро развивать свою культуру и передавать ее достижения новым поколениям; с другой же стороны, эта быстрота культурного развития не позволяет нам надеяться, что его отрицательные последствия смогут быть исправлены эволюцией.

Именно мозг дал нам возможность начать «культурную эволюцию». И все же порою нам трудно признать, что наши перцептивные и когнитивные способности-прямой результат функциональной организации нашего мозга (в особенности коры больших полушарий). Причина, видимо, отчасти в том, что чудеса нашего духовного мира кажутся беспредельными, тогда как мозг-образование конечное. И тем не менее как физиологические исследования, так и клинический опыт приводят к одной и той же мысли: то, что мы воспринимаем — это не сама действительность физического мира, а только его модель, построенная на основе сравнительно немногих чувственных сигналов. Работа мозговых нейронов дискретна, а наш субъективный опыт воспринимается нами как непрерывный, и как они между собою соотносятся — это тайна. Есть обстоятельство, еще больше ее затемняющее: создаваемая мозгом модель мира никогда не заявляет о себе как о модели, но неуклонно истолковывается так, будто она и есть мир. Над этим «парадоксом мозга и сознания» бились самые лучшие умы, и его, возможно, так никогда и не распутать.

Важно, однако, отметить, что в последние три десятилетия в «объективных» и «субъективных» исследованиях по физиологии чувств наметилось как ускорение, так и сближение. Появилась возможность регистрировать активность отдельных мозговых нейронов, и нейрофизиологи стали изучать поведение нервных клеток, входящих в ту или иную сенсорную систему (зрительную, слуховую, проприоцептивную и т. д.), при воздействии четко определенных стимулов. Результаты таких исследований можно было затем сопоставлять с психофизическими наблюдениями, в которых регистрируются либо осознанные ответы испытуемых при тех же условиях стимуляции, либо поведенческие реакции животных, обученных по-разному отвечать на различные сигналы. И вот оказалось, что восприятие определенного звука или, скажем, красного цвета с необходимостью и напрямую связано с активностью определенных клеток мозговой — коры. Стало ясно, что возможности восприятия находят прямое отражение в особенностях реагирования таких клеток (например, д спектральной чувствительности или разрешающей способности). Этот вывод подтверждают и клинические наблюдения: способность воспринимать определенное качество ощущения утрачивается, если соответствующие клетки разрушены. Но почему возбуждение изучаемых нервных клеток может сопровождаться таким богатством чувственных впечатлений? Ведь мы улавливаем и цветовые оттенки, и тонкие различия звуков, и многое другое. На этот вопрос ответа пока нет, но никуда не уйти от неизбежного вывода, что наш психический опыт поддается расчленению и так же ограничен, как и сам мозг.

Выяснение соответствий между восприятием и активностью нейронов с успехом применялось для изучения познавательных возможностей человека. Поэтому вполне правомерно, видимо, будет распространить такого рода изыскания и на эстетику и рассмотреть возможные взаимосвязи между эстетическим переживанием и работой нейронных сетей мозга, а также правила, которым подчинены межнейронные взаимодействия. Если даже верно, что прекрасное «не терпит псевдонаучного разбора» [2], то во всяком случае какие-то предпосылки прекрасного доступны для анализа. Невозможно, однако, да и незачем ожидать, что в результате такого подхода эстетические реакции станут предсказуемы. Нейронные сети могут быть невероятно сложными, и к тому же они неспрестанно видоизменяются в результате научения, поэтому непредсказуемости эстетических откликов, скорее всего, не избежать никогда, и это должно приводить ко все новым и новым разновидностям эстетических оценок. Отсюда следует, что поиски физиологических ограничений для эстетического переживания не нужно рассматривать как попытки объяснить самое эстетику. Но если бы нам удалось показать существование таких ограничений, то это позволило бы понять, почему чисто эстетические теории всегда были и будут не вполне удовлетворительными.