Маленький оборвыш - Гринвуд Джеймс - Страница 13

– Вот, можно сказать, честно поработали утро, – сказал, принимая от нас деньги, Моулди, которыл всегда был нашим казначеем.

– Это лучше, чем добывать разное вещи дурньш манером да продавать их, – осмелился заметить я.

– Еще бы, конечно, так больше добудешь!

– Мне бы хотелось, чтобы меня заставляли работать, а не… делать другое, – сказал я.

– Кто же тебя заставляет? Беда в том, что нельзя всегда одним заниматься. Порою так плохо придется, что недолго и с голоду помереть. По-моему, надо браться за все, что попадет под руку.

Рипстон был совершенно согласен с мнением своего товарища.

Мы пошли в харчевню, очень весело пообедали, отложили себе денег на ужин, и у нас еще осталось шесть пенсов. На эти шесть пенсов товарищи решили купить мне сапоги. Мы пошли в лоскутный ряд и купили несколько широкую, но очень удобную обувь.

VIII

Собачонка. – За мною следят. – Неприятная ночь

Жизнь наша была, в сущности, довольно однообразна. Каждый день мы вставали с рассветом, ходили по одним и тем же улицам и переулкам и исполняли одну и ту же работу. Когда работы не хватало для нашего пропитания, мы воровали разную мелочь из одних и тех же корзин и продавали ее одному и тому же старику, а затем обедали.

Иногда мы угощались свининой, а иногда целый день должны были питаться куском черного хлеба. Иногда находили в своем фургоне солому, иногда должны были спать на голых досках.

Когда я убежал из дому, у меня было мало одежды: всего пара штанов, одна рубашка и рваная старая куртка. Теперь рубашка и штаны у меня были новые, а куртку заменило нечто вроде сюртучка.

Шестипенсовые сапоги мои очень скоро развалились, и я по-прежнему ходил босиком, так как у нас не хватало денег для покупки новой пары обуви.

Я познакомился с Рипстоном и Моулди в половине мая, а теперь была уже половина октября.

В течение осени я раз семь или восемь побывал в театре, и это доставило мне величайшее удовольствие.

Раз мне пришлось провести ночь в полицейском участке.

Вот как это случилось. Возвращаясь домой под Арки, мы заметили маленькую собачку, бежавшую за нами следом.

– Пошла прочь! – ворчал Моулди. – Некогда нам возиться с тобой!

Он поднял камень и бросил в собаку.

– Как тебе не стыдно, Моулди! – добродушно заметил Рипстон. – Пускай себе бежит.

– Рип, возьмем ее с собой, – сказал я. – Мы можем приютить ее в нашем фургоне и даже покормить; она, верно, бездомная.

Ночью я проснулся от резкого света фонаря, направленного мне в лицо.

Около нашего фургона стоял полицейский, держа в руках приведенную собачку.

– Это ты украл собачонку, мошенник?! – закричал полицейский, грубо хватая меня за руку.

– Она сама пристала ко мне, сэр, – ответил я, дрожа от страха.

– Знаем мы это «сама пристала», – передразнил меня полицейский и вытащил за шиворот из фургона.

Я горько плакал.

– Ничего, не беспокойся, Смиф, – утешал меня Рипстон. – Я выручу тебя.

И он действительно спас меня от грозившей мне тюрьмы. Он расспросил, чья это собачка, прямо отправился в дом к ее хозяевам и рассказал им все дело. Собачка принадлежала больной дочери городского доктора.

В середине следующего дня меня вызвали в приемную комнату участка. Грустная молодая женщина, сидевшая там, подозвала меня к себе и спросила:

– Это ты тот мальчик, который приютил вчера маленькую собачку?

– Я, миледи, – ответил я, не зная, пугаться мне или радоваться.

– Тебя сейчас выпустят отсюда. Я пришла похлопотать за тебя и поблагодарить за свою маленькую дочку. Она больна и не могла заснуть: все плакала о своей собачке. Теперь ей стало немного лучше. Спасибо тебе. Не сердись, что из-за нас ты провел ночь в участке.

И она ласково погладила меня по голове.

Выходя из участка, я прыгал от радости, ощупывая в кармане монету в пять шиллингов, которую она мне дала.

Пять шиллингов! Это было такое богатство, какого наша маленькая компания никогда еще не получала сразу. Решено было вдоволь насладиться им. Мы пообедали в хорошей столовке, выпили по кружке пива и развеселились так, что решили ехать в театр в омнибусе, платя по два пенса за место. От выпитого пива Рипстону и Моулди сделалось дурно; нас вывели из театра в половине пьесы, и мы должны были вернуться домой пешком по дождю, не имея ни пенса в кармане.

Раз утром, недель через пять после моего побега из дому, я встретил на базаре одного нашего соседа.

– А! – закричал он. – Вот ты и попался, негодяй! Сейчас я отведу тебя к отцу.

И он хотел схватить меня, но мне удалось увернуться. После этого я стал внимательнее прежнего посматривать по сторонам, боясь встретить отца. Товарищи, которым я подробно описал его наружность, усердно помогали мне.

На следующее утро, часов в семь, Моулди указал мне на двух мужчин, шедших от фруктового ряда.

Я тотчас узнал того человека, который чуть не поймал меня вчера, и отца. Отец был очень бледен, видимо, сильно взволнован, а в руках держал большой кнут, который, вероятно, достал у кого-нибудь для этого случая. При одном взгляде на него колени мои затряслись и губы задрожали.

– Рип, голубчик, спаси меня, – проговорил я, прячась за спину товарища. – Видишь, какой он сердитый и какой у него кнут.

Рипстон попятился, подвел меня таким образом к груде пустых корзин и прикрыл меня ими, а сам сел на опрокинутое лукошко и принялся, как ни в чем не бывало, чистить и есть морковку. Через несколько секунд подошел отец.

– Слушай-ка ты, малый, – обратился он к Рипстону, – не видал ли ты тут на базаре мальчика в старой курточке? Росту он будет вот этакого.

Я видел сквозь щели корзины, как отец указал мой рост.

– А как его зовут? – спросил Рипстон, продолжая жевать морковь.

– Джим.

– Джима я знаю. Он такой толстый, сильный, славно дерется на кулачках, любого мужчину свалит.

– Эх ты! – нетерпеливо отозвался отец. – Я спрашиваю тебя о маленьком мальчике, лет этак восьми.

– Восьми… – медленно повторил Рипстон. – А его точно Джим зовут?

– Да, конечно! Его зовут Джим Бализет.

– Джим Бализет! – вскричал Рипстон, точно вдруг вспомнил. – Знаю, знаю, мы его прозвали Payзер, оттого я и не мог вдруг вспомнить. Он жил где-то около Кау-Кроса, и отец у него, кажется, разносчик?

– Ну, он и есть! Где же он?

– Отец еще злой такой? Часто стегал Джима кожаным ремнем?

– Он это рассказывал? Экий неблагодарный мальчишка!

– И у него есть еще мачеха, этакая гадина, ябедничает на него, пьет водку как воду…

– Где он? – заревел отец. Он бросился на Рипстона и тряхнул его за шиворот так сильно, что корзины чуть не разлетелись в разные стороны.

– Пустите, так скажу, а то не скажу! – крикнул Рипстон, и по тону его голоса мне показалось, что он в самом деле хочет выдать меня.

– Ну, говори! – сказал отец.

– Сказать вам правду, он пошел в грузчики.

– Когда, куда?

– Это я не знаю, – угрюмо отвечал Рипстон. – А только вчера вечером один мой знакомый встретил его на Вестминстерском мосту, да и спрашивает: «Ты что здесь делаешь, Раузер, разве на базаре нет работы?» А Раузер и говорит: «Нет уж, говорит, я на базары больше не стану ходить, там меня выследит отец, а я пойду к одному своему знакомому барочнику, который живет на Уенсвортской дороге, да и поступлю к нему в грузчики». Вот, больше я ничего не знаю.

– Проклятый мальчишка! – вскричал отец. – А не говорил он, когда он думает воротиться?

– Не знаю, да вряд ли он вернется! Он все говорит, что хочет в море уплыть, – отвечал Рипстон. – Попадет теперь на реку, увидит там корабли и все такое, и поминай его, как звали!

– Это верно, – сердито сказал отец. – Пойдем, Джек, – обратился он к своему знакомому. – Чего нам гоняться за этим негодяем? Пусть он потонет в море, бродяга!

И, сунув кнут под мышку, отец ушел вместе с приятелем, а Рипстон помог мне выбраться из моего убежища.