Колодец с живой водой - Мартин Чарльз - Страница 50

– Да.

– А эта машина… она у него давно?

– Точно не знаю. На прошлой неделе он вроде бы ездил на другой. А что?

– Так, ничего… Я просто так спросил.

На самом деле я спросил, конечно, не просто так. Правда, новую машину Колина я видел только на фотографиях, но мне казалось маловероятным, что в Никарагуа найдется второй такой же внедорожник. И если за рулем «Тойоты» сидел десятник, который, как утверждала Лина, еще недавно ездил на чем-то другом, следовательно, Сэл все-таки добрался до Леона, и не просто добрался, но и успел просадить в карты отцовскую машину. Интересно, что он еще проиграл?.. Леон, хоть и был когда-то столицей Никарагуа, все же не особенно велик, и я сомневался, что в нем найдется несколько карточных клубов, где каждый вторник идет крупная игра. Скорее всего, такой клуб в городе всего один, а значит…

Лина обернулась и стала смотреть назад – туда, откуда мы пришли. Выражение ее лица показалось мне каким-то странным.

– Помнишь, мы навещали в бараке двух кормящих матерей? – негромко спросила она. – Эти молодые женщины – его… – Она снова сплюнула, на этот раз с нескрываемой злостью. – Его любовницы, но он никак их не поддерживает. Когда они делают то, что ему нравится, он иногда бросает им объедки со своего стола, но теперь… Одна из них родила три недели назад, а другая – две недели назад, а это значит… – Лина подняла вверх указательные пальцы, словно заключая в кавычки цитату. – … Это значит, что они временно не могут исполнять его капризы.

– Это значит, они не могут с ним целоваться! – вмешалась Изабелла, потянув меня за рукав. Как и мать, она подняла вверх указательный пальчик и качала им из стороны в сторону наподобие автомобильного дворника. – Потому что от поцелуев бывают дети. Когда дети вырастают, они сами выпрыгивают из кармашка. – Палец Изабеллы уткнулся мне в бок. – У меня тоже есть кармашек, потому что я – девочка. И у мамы есть. А у тебя нет, потому что ты мальчик.

Я серьезно кивнул и посмотрел на Лину:

– Кармашек?..

Она пожала плечами:

– А как еще это можно назвать?

– Вообще-то… Нет, пожалуй, никак.

Убедившись, что «Тойоты» больше не видно и она не собирается возвращаться, мы медленно пошли по дороге дальше. Кофейная плантация скоро закончилась, и теперь мы шагали сквозь сумрак, сгустившийся под кронами каких-то больших деревьев. Какое-то время спустя я услышал в отдалении тупой удар, потом еще и еще… Оглянувшись по сторонам, я вскоре обнаружил и источник звуков: какие-то оранжево-желтые плоды буквально сыпались с деревьев на землю. Один из них упал совсем рядом с дорогой, и Лина наклонилась, чтобы его подобрать. Вытерев плод салфеткой, она отрезала кусочек и протянула Изабелле, которая тут же, блаженно улыбаясь, запихала его в рот целиком. Из уголков ее губ потек сок, и Лина улыбнулась, хотя сейчас рот девочки больше всего напоминал глубокую резаную рану.

Еще кусок Лина дала мне, и я с признательностью кивнул:

– Спасибо. Честно говоря, я в жизни не ел манго.

– В самом деле?

– Такого – никогда.

Остатки манго Лина отправила себе в рот и проговорила, жуя:

– Вкус манго – это вкус Никарагуа.

Сочная мякоть у меня во рту взрывалась прохладной свежестью сладкого, с легкой кислинкой, нектара. Когда я сказал, что никогда не пробовал настоящего манго, я нисколько не покривил душой. Таких плодов я действительно не ел никогда.

Лина, похоже, осталась довольна моей реакцией.

– Отличная штука, правда?

Я кивнул. Заговорить я не решился, чтобы не потерять ни капли драгоценного сока. Изабелла тем временем отыскала под деревьями еще четыре манго, и, пока Лина разрезала один из них на дольки, я спросил:

– Кто этот старик в гамаке? И что с ним такое?

– Это Роберто, – после небольшой паузы ответила Лина. – Он угощал меня манго, когда мне было столько же лет, сколько Изабелле. – Она взглянула на меня, и даже в полутьме я разглядел, что ее глаза вновь наполнились слезами. – Ты хочешь знать, что с ним? Все очень просто: он умирает.

– Разве нельзя ничего сделать?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Лина отрицательно покачала головой.

– У него отказывают почки. Эта болезнь… ее вызывают пестициды, которыми опрыскивают плантации сахарного тростника. В цивилизованных странах подобные химикаты давно запрещены, но в Никарагуа их по-прежнему применяют достаточно широко. Накануне сбора урожая тростниковые поля выжигают, чтобы уничтожить сорняки, а также выгнать змей и опасных насекомых. Под действием высокой температуры с пестицидами что-то происходит – похоже, они превращаются в какое-то другое, еще более опасное химическое соединение, которое наносит вред тем, кто работает на плантациях. Рабочие вдыхают яд, который впоследствии откладывается в почках… Я слышала, ученые из Бразилии и США изучали это явление, но даже они не могут сказать точно, что же происходит на самом деле. Пока известно только одно: химикалии, которыми опрыскивают сахарный тростник, убивают тех, кто его собирает и обрабатывает. Ну а Роберто… он работал на плантациях с пяти лет.

– Ты давно его знаешь?

– С раннего детства.

– А родственники у него есть?

Она покачала головой:

– Все его родственники либо погибли во время урагана, либо эмигрировали в Гондурас.

Меня вдруг замутило. То ли жара до меня наконец, добралась, то ли я окончательно постиг все безумие ситуации.

– То есть Роберто обречен умереть в одиночестве, в темной и душной комнатушке, в луже собственной мочи, а полбутылки грязной воды да горсточка леденцов – это все, что он сумел заработать за свою жизнь?

Лина долго смотрела на меня. Очень долго. Смотрела и о чем-то думала. Потом голова ее опустилась, по щеке скатилась слезинка.

– Да.

К подножию горы мы спустились уже в темноте. Где-то на середине склона Изабелла устала и взяла меня за руку. Через несколько сот ярдов она стала спотыкаться, и я подхватил ее под мышки и посадил себе на плечи. Это сразу заставило ее проснуться, и дальше она «ехала» на моих плечах, с любопытством озираясь по сторонам. Должно быть, ей было непривычно наблюдать окрестности со столь возвышенного наблюдательного пункта. Когда мы уже шли по дороге внизу, девочка запрокинула голову и подняла вверх обе руки.

– Мам, смотри, звезды! Я могу их достать!

Я тоже посмотрел вверх. Еще никогда я не видел на небе столько звезд.

До дома мы добрались где-то в начале десятого. Во дворе я ссадил Изабеллу на землю, и она сразу побежала в дом, откуда тотчас донесся густой мужской голос, который спрашивал ее о чем-то. Лина же подошла к колодцу и с помощью ручного насоса набрала ведро воды. Бросив в него ковшик с отломанной ручкой, она поставила ведро рядом с темной пластиковой занавеской, висевшей на веревке между углом дома и вкопанным в землю столбом.

– Я пойду разогрею ужин, а ты пока вымойся. – Она показала на курятник, где я провел несколько ночей, пока выздоравливал. – Там должна быть кое-какая одежда. Надевай, что подойдет.

И, с треском сломав несколько тонких щепочек, она сунула их в тлеющие угли очага в углу двора, а сама скрылась в кухне, откуда снова донесся мужской бас. Я шагнул за занавеску, разделся, отыскал в жестяной миске кусок мыла и, как мог, вымылся водой из ведра. Поначалу она показалась мне чересчур холодной, но довольно скоро я обнаружил, что такая вода отлично смывает чувство усталости, чего нельзя было сказать о грязи. Разглядывая себя, я обнаружил, что ниже штанин и рукавов мои ноги и руки покрыты темным слоем пыли. Лодыжки и ляжки молочно белели в темноте, и я решил, что они остались относительно чистыми. Хуже всего обстояло дело с пальцами ног, которые торчали из дырок в теннисных туфлях, и мне пришлось потрудиться, чтобы отмыть их дочиста.

Когда я вышел из-за занавески, чувствуя себя на редкость бодрым и относительно чистым, то обнаружил, что Лина моет Изабеллу в большом бетонном корыте рядом с колодцем.

В курятнике – в корзине под топчаном – я отыскал обрезанные по колено старые джинсы и серую футболку, которые были мне почти по размеру. Переодевшись, я направился к дому, и Лина, высунув из-за пластиковой занавески намыленную голову, крикнула: