Шестеро против Скотленд-Ярда (сборник) - Кристи Агата - Страница 41

Таким образом, у него имелась возможность воспользоваться ядом. А расследование их с майором общего прошлого, как я упомянул выше, подскажет мотив для убийства.

Могу только вообразить страх, который испытает преступник, когда слушания возобновятся и судебный медик начнет задавать ему вопросы, показывая, что истину удалось установить. Судя по некоторым заявлениям, сделанным убийцей в процессе рассказа, он не выглядит человеком, умеющим убедительно лгать. И как только обнаружит, что полиции каким-то образом удалось раскрыть его тайну, он либо сломается и выступит с чистосердечным признанием, либо начнет путаться в ответах на вопросы, противоречить самому себе. Преступника поймают на этом и обвинят еще и по статье о даче заведомо ложных показаний под присягой. Так или иначе, но его участь будет предрешена. Через несколько недель он уже предстанет перед настоящим судом, а на основе имеющихся улик приговор возможен только один.

Единственная трудность, с которой может столкнуться обвинение, – это определение способа приобретения чистого никотина. По словам убийцы, он сумел получить его сам, а потом принял все меры предосторожности, чтобы не оставить следов своей деятельности. Однако для приготовления чистого никотина из табачных листьев требуется весьма сложный аппарат, и если подобный прибор был найден в его мастерской, стал бы очевиден источник происхождения яда.

Конечно, преступник мог избавиться от аппарата, но если его видели в мастерской прежде, а потом он вдруг исчез, это тоже станет весьма убедительной уликой против обвиняемого.

Нет, совершенно очевидно, что в данном случае мы имеем дело далеко не с идеальным убийством. А человек, совершивший его, преждевременно посчитал, что сделал это успешно.

Дороти Л. Сэйерс

Кровавая жертва

Если все будет идти своим чередом, Джон Скейлз скоро станет очень богатым человеком. Ему уже сейчас мог позавидовать любой не посвященный в дела драматурга, если бы прошел мимо театра «Кингз» после восьми часов вечера. А старушка Флорри, столько лет просидевшая на углу, торгуя спичками со своего маленького лоточка, не только догадывалась об этом, а знала точно. Флорри перестала быть украшением «Кингза» после несчастного случая с неосторожно зажженной спичкой рядом с марлевой драпировкой. В результате ее лицо покрылось шрамами, а одна из рук усохла и почти отказалась служить. Она по старой памяти занялась уличной торговлей рядом с театром и присматривала за ним с прежней, почти материнской заботой. Флорри прекрасно знала, например, каков был сбор, если спектакль проходил с аншлагом, сколько денег уходило на зарплаты, на обязательные налоговые сборы и прочие отчисления, имела достаточно точное представление, какой процент от ежевечерней кассы причитался автору пьесы.

Любой, кто входил в театр или выходил из него через служебную дверь, останавливался, чтобы переброситься словечком с Флорри. Она же делила с театром и успехи и невзгоды. Отчаянно переживала период тягот, который возник во времена падения популярности театров с появлением звукового кино. Обеспокоенно покачивала головой, когда «Кингз» пускался в опасные авантюры с постановками интеллектуальных трагедий. Плакала и злилась, наблюдая, как ужасно управляет театром Скорер-Биттерби, затем последовавший громкий скандал. Ликовала, когда за дело взялся энергичный мистер Гаррик Друри, решивший стать еще и директором после потрясающего успеха в спектакле «Тоскующий Арлекин», где он сыграл главную роль. Друри приложил огромные усилия, чтобы внести изменения в жизнь старого театра, полностью обновил его интерьер (втиснув еще два ряда кресел, ужав пространство оркестровой ямы) и громогласно объявил о своем намерении положить конец черной полосе. С тех пор Флорри с удовольствием следила, как к театру возвращается былой успех, как он буквально возрождается, возобновляя хорошо зарекомендовавшие себя в прошлом приключенческие и романтические спектакли.

Мистер Гаррик Друри, урожденный Обадия Поц, что нисколько, разумеется, не отразилось на его весьма привлекательной внешности, принадлежал к числу и актеров и менеджеров, которые всегда были Флорри по душе, потому что она их хорошо понимала. Он делал все, подчиняясь своему истинному призванию, создавал себе актерское имя, пуская в ход исключительно собственный талант и обаяние, не поддаваясь на приманки модных театральных веяний и делая вид, будто верит, что в театре важно создать «единый коллектив единомышленников». А еще ему повезло. Гар стал директором и продюсером в самый подходящий момент, когда публику утомили мрачные славянские драмы о раздавленных жизнью людях и почти документальные пьесы с грязью, пьянством и болезнями. Он ухватился со свойственной ему непоследовательностью за добротные романтические истории, выжимавшие из зрителя слезу, где отважный герой два акта и еще три четверти третьего акта страдал, мучился, боролся, жертвовал собой, чтобы в последние десять минут спектакля добиться любви своей девушки. Мистер Друри, выглядевший на сорок два при ясном свете дня, на тридцать пять при тусклых лампах на репетициях и на двадцать пять в светловолосом парике, в гриме и в сиянии софитов, отлично подходил для того, чтобы играть этих готовых на любые жертвы молодых людей. Он научился так искусно смешивать сентиментальность девятнадцатого века с беспечностью двадцатого столетия, что производил одинаково сильное впечатление и на Джоан, юную секретаршу из лондонского офиса, и на пожилую тетушку Мейбл, приехавшую из глубокой провинции.

А поскольку мистер Друри, выскакивая из салона своего «Роллса» с нервной живостью, ставшей характерной приметой его личности уже более двадцати лет, всегда находил секунду, чтобы улыбнуться и дружески приветствовать Флорри, то завладел ее мыслями и сердцем столь же легко, как и стал кумиром для других женщин. Но, должно быть, никто больше, чем Флорри, не радовался так искренне, когда он нашел для себя еще одну весьма выигрышную роль в пьесе «Горькие лавры», сотое представление которой предстояло уже совсем скоро. И вечер за вечером она с улыбкой приветствовала каждое новое объявление, появлявшееся на доске перед кассой: «Извините, но мест в партере уже нет», «Просим прощения, но амфитеатр заполнен», «Балкон на сегодня распродан», «Остались только приставные (или стоячие) места» и, наконец, «Все билеты проданы». Казалось, спектакль теперь будет идти вечно, а лица тех, кто входил в театр через служебную дверь, сияли от веселья и довольства жизнью, за что Флорри готова была полюбить их еще больше.

Что же касалось молодого человека, то он предоставил сырье, подготовительный материал, как думала Флорри, из которого мистер Друри сумел создать свой блестящий монумент театрального искусства. Но если он был чем-то недоволен, то это просто неблагодарный тип. И вообще, можно подумать, что кто-то обращал внимание на автора пьесы, если им не был великий Шекспир. В сравнении с актерами он казался фигурой незначительной, редко появлявшейся в театре. Но однажды еще перед премьерой мистер Друри привел с собой угрюмого и неряшливо одетого юнца, которому со свойственной ему любезностью представил Флорри в своей обычной, чуть возвышенной манере:

– Послушайте, Джон, вам просто необходимо познакомиться с Флорри. Она для нашего театра – талисман. Даже не знаю, что бы мы без нее делали. Разреши тебе представить, Флорри, мистера Скейлза, чья новая пьеса сделает нас всех по-настоящему богатыми людьми.

Мистер Друри никогда не ошибался при выборе пьес. В его руках каждая из них становилась золотой. А мистер Скейлз за прошедшие с тех пор три месяца если не утратил мрачного вида, то уж точно стал заметно лучше одеваться.

И вот настал тот знаменательный вечер – суббота, 15 апреля, – когда «Горькие лавры» показывали в девяносто шестой раз. И это после аншлага на дневном представлении. Мистер Скейлз и мистер Друри, одетые в вечерние костюмы, прибыли в театр вместе, но, как озабоченно отметила Флорри, поздновато. Мистеру Друри следовало поторопиться, однако его задерживал этот зануда мистер Скейлз, затеявший с ним спор и старавшийся в чем-то убедить, не давая переступить театрального порога. Впрочем, мистера Друри это совершенно не выводило из равновесия. Он улыбался – его чуть кривоватая и по-детски лукавая улыбка тоже была частью популярного имиджа, – а потом сказал, положив по-дружески свою руку на плечо мистера Скейлза: