Ван Гог. Жизнь. Том 1. Том 2 - Найфи Стивен - Страница 1

Стивен Найфи, Грегори Уайт-Смит

Ван Гог. Жизнь

Steven Naifeh and Gregory White Smith

VAN GOGH: THE LIFE

Copyright © 2011, 2012 by Woodward/White, Inc.

All rights reserved

Перевод с английского Оксаны Якименко (пролог, гл. 1–2, 16–26, 34–40, эпилог, приложение), Елены Желтовой (гл. 3–15, 27–29, 41) под общей редакцией Анны Щениковой-Архаровой

Оформление обложки Валерия Гореликова

Подготовка иллюстраций Дмитрия Кабакова

© О. Якименко, перевод, 2016

© Е. Желтова, перевод, 2016

© А. Щеникова-Архарова, перевод примечаний, 2016

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

Издательство АЗБУКА®

Том 1

Генеалогическое древо семьи Ван Гог—Карбентус

Пролог

Неистовое сердце

Два автопортрета. Перо, чернила, карандаш. 1887. 31,1 × 24,4 см

Винсент «себя ранил», – прочел он в письме. Подробностей не было, но Тео заподозрил худшее и бросился на вокзал. Он сел на ближайший поезд до Овера, в голове теснились тягостные воспоминания и мрачные предчувствия.

Сухое, лаконичное послание тотчас вызвало в памяти Тео телеграмму от Поля Гогена, извещавшую его, что Винсент серьезно болен. В тот раз, примчавшись в Арль, он обнаружил брата в изоляторе местной больницы: голова в бинтах и полное расстройство сознания.

Чего ждать теперь?

В подобные моменты – сколько их уже было! – Тео возвращался мыслями в детские годы, к тому Винсенту, которого он знал тогда: старший брат – неуемный, вспыльчивый, но всегда переполненный новыми идеями, бесконечно отзывчивый, готовый удивляться и удивлять. Гуляя по полям и лесам в окрестностях родного Зюндерта, Винсент открывал брату глаза на красоты и тайны природы. Зимой он учил Тео кататься на коньках и санках, летом – строить песчаные замки. В церкви (по воскресеньям) и дома (под аккомпанемент фортепиано в гостиной) он пел – чистым уверенным голосом. В их общей комнате под крышей допоздна не смолкали разговоры. Восторженную привязанность младшего брата к старшему в семье окрестили «поклонением», и сам Тео даже десятки лет спустя не без гордости признавался в своем «обожании».

Винсент, с которым рос Тео, – заводила и авантюрист, вдохновитель и строгий судья, жадный собиратель знаний, насмешливый критик, веселый товарищ по играм, кумир, – как мог этот Винсент, его Винсент, превратиться в истерзанного душевной болезнью страдальца?

Тео казалось, что он знает ответ: Винсент – жертва своего неистового сердца.

«В его манере разговаривать есть нечто, из-за чего люди либо очаровываются им, либо находят его невыносимым, – пытался объяснить свою мысль младший брат. – Он не щадит ничего и никого». В том возрасте, когда безумным порывам юности давно следовало остаться в прошлом, Винсент продолжал жить по их жестоким правилам. Титанические, неукротимые страсти пронизывали всю его жизнь. «Я фанатик!» – заявлял Винсент в 1881 г. «Я ощущаю в себе силу… огонь, который нельзя погасить, который необходимо поддерживать». Он, как ребенок, с головой уходил в любое увлекательное занятие, не видя и не слыша ничего вокруг. Так он охотился на жуков по берегам ручьев в Зюндерте, собирал и каталогизировал гравюры, проповедовал Евангелие, лихорадочно поглощал сочинения Шекспира или Бальзака, изучал принципы взаимодействия цветов. Даже газеты он читал «яростно».

Одержимость то одной, то другой всепоглощающей страстью постепенно превратила странного мальчика, чей буйный нрав приводил в замешательство близких, в неприкаянного, измученного скитальца – изгнанника в мире людей, чужого в собственной семье, врага самому себе. Никто лучше Тео, пристально следившего (посредством писем – их почти тысяча) за каждым шагом брата по тернистому пути жизни, не знал, какие неумолимые требования предъявлял Винсент к себе и другим и какими неразрешимыми проблемами это для него оборачивалось. Никто лучше младшего брата не понимал, каким одиночеством, каким разочарованием заплатил старший за свои безоглядные, заранее обреченные попытки совладать с жизнью. И никто лучше Тео не знал, насколько бесполезно предупреждать Винсента о том, что главная опасность для него – он сам. «Меня страшно злит, когда мне говорят, что, дескать, в море выходить опасно, – писал Винсент брату, призывавшему его к осмотрительности. – Но и в самом сердце опасности найдется тихое место».

Что же удивительного в том, что неистовый темперамент художника породил столь же неистовое искусство?

Сад купальни. Тростниковое перо, кисть, чернила. Август 1888. 60,7 × 49,2 см

Тео знал, какие слухи ходят о его брате. «C’est un fou»,[1] – говорили о нем. Еще до событий, происшедших полтора года назад в Арле, еще до скитаний Винсента по больницам и психиатрическим лечебницам, публика уже отказывалась признать его творчество – работы сумасшедшего не заслуживают внимания. «Плод больного сознания» – так отозвался о живописи Винсента один критик: чем еще можно объяснить искаженные формы и непостижимые цвета?

Тео и сам годами безуспешно пытался обуздать норовистую кисть брата. Ну зачем так густо «намазывать» краску на холст? Ну зачем так спешить: не успев закончить одну работу, хвататься за другую? («Иногда я работаю с невероятной скоростью. Разве это недостаток? Я не могу иначе»). Тео снова и снова повторял Винсенту: коллекционерам подавай тщательность и завершенность, им не нужны бессчетные конвульсивные наброски, которые Винсенту угодно считать «картинами, полными живописи».

С каждым стуком, с каждым толчком поезда Тео приближался к месту последней катастрофы, и в ушах все громче раздавался гул лет, гул презрения и насмешек. Долгое время – из семейной ли гордости, из братской любви – Тео отвергал все обвинения в безумии: Винсент просто неординарная личность, Дон Кихот, сражающийся с ветряными мельницами, возможно – благородный чудак, но не сумасшедший. После Арля все изменилось. Теперь Тео рассуждал так: «Многие художники сходили с ума, но при этом начинали создавать настоящее искусство… Пути гения неисповедимы».

И самым непостижимым был путь Винсента. За неудачным стартом в должности сотрудника преуспевающей на рынке искусства фирмы «Гупиль и K°» последовала шальная попытка стать священником странствующей евангелической миссии, за ней – краткий заход в область журнальной иллюстрации и наконец – короткая, словно вспышка, карьера живописца. Вулканический темперамент Винсента вещественно воплотился в немыслимом количестве произведений, которые были созданы за немногие годы художественной активности и беспорядочной жизни. Безвестные работы Ван Гога[2] копились в чуланах, на чердаках и в пустующих комнатах у родителей, у друзей и кредиторов.