Цент на двоих. Сказки века джаза (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт - Страница 59

Это была женитьба по любви. Он был достаточно избалован для того, чтобы казаться очаровательным; она была достаточно injenue, чтобы казаться неотразимой. Как два плывущих по воде кряжа, они встретились, столкнулись, зацепились друг за друга и помчались дальше уже вместе. Но даже если бы Джеффри Картайн продолжал писать по два романа в год, у него вряд ли когда-нибудь родился бы поворот сюжета, хоть отдаленно напоминающий то, что приключилось с ним в его собственной жизни. И если бы Роксана Миллбанк сыграла еще три дюжины ролей и наполнила вещами еще пять тысяч домов, ей вряд ли довелось бы исполнить роль, в которой счастья и отчаяния было бы столько же, сколько было уготовано для нее судьбой.

На протяжении года они жили в отелях, путешествовали по Калифорнии, побывали на Аляске и во Флориде, посетили Мексику, нежно любили и ссорились, наслаждались позолоченными пустяками его остроумия в сочетании с ее красотой – они были юные и пламенно-страстные; они разрушали все и затем возводили все заново, восхищаясь бескорыстием и щедростью друг друга. Она любила его манеру быстро говорить и его неистовую беспричинную ревность. Он любил матовое сияние ее кожи, цвет ее глаз, теплый, блистательный энтузиазм ее улыбки.

– Не правда ли, она вам нравится? – мог спросить он у кого угодно, одновременно и взволнованно, и застенчиво. – Не правда ли, она прекрасна? Видели ли вы когда-нибудь…

– Да! Она просто чудо! – улыбаясь, отвечали вопрошаемые. – Ты счастливчик!

Прошел год. Они устали от отелей. Они купили старый дом и двадцать акров земли недалеко от города Марлоу, в получасе езды от Чикаго; купили недорогой автомобиль и с энтузиазмом первопроходцев устроили шумный переезд.

– Эта комната будет твоей! – кричала Роксана.

И затем:

– А эта – моей!

– А здесь будет детская, когда у нас появятся дети!

– И мы пристроим заднее крыльцо – да, в следующем году!

Они переехали в апреле. В июле близкий друг Джеффри – Гарри Кромвелл – приехал к ним в гости на неделю. Они встретили его на краю длинной лужайки и сразу же повели осматривать дом. Гарри, как и Джеффри, был женат. Шесть месяцев назад у него родился сын, и его жена все еще восстанавливала свое здоровье, живя у матери в Нью-Йорке. Роксана узнала от Джеффри, что жена Гарри была непривлекательна, – когда-то Джеффри был с нею знаком и описывал ее как «ограниченную особу». Но Гарри был женат уже два года и, по всей вероятности, был вполне счастлив, из этого Джеффри делал вывод о том, что на самом деле она была хороша.

– Я умею готовить бисквиты, – щебетала Роксана. – А ваша жена умеет готовить бисквиты? Я получила свой рецепт от одного шикарного повара. Я думаю, каждая женщина должна уметь готовить бисквиты. Ведь слово «бисквит» звучит совершенно обезоруживающе для любого мужчины. И женщина, не умеющая готовить бисквиты, несомненно, не может…

– Вам с Китти просто необходимо переехать поближе к нам, куда-нибудь в этот район, – сказал Джеффри. – Поищи дом где-нибудь в деревне. Уверен, вы не пожалеете!

– О, ты не знаешь Китти! Она ненавидит деревню. Ей нужно иметь под боком ее любимые театры и водевили.

– А ты привози ее к нам! – сказал Джеффри. – Мы станем колонизаторами, мы устроим здесь очаг цивилизации! Здесь уже собралась отличная компания. Привози ее сюда!

Они находились на ступеньках крыльца, и Роксана оживленно указала на обветшавшее строение справа.

– Гараж! – объявила она. – Кроме того, через месяц там будет находиться кабинет Джеффри. И еще хочу вам объявить – ужин будет в семь! Но до ужина я могу приготовить вам по коктейлю.

Мужчины поднялись на второй этаж, точнее, они находились еще только на полпути ко второму этажу, когда на первой же лестничной площадке Джеффри в нетерпении уронил чемодан гостя и издал нечто среднее между вопросом и криком:

– Ради бога, скажи мне, Гарри: она тебе понравилась?

– Мы поднимемся наверх, – ответил гость, – закроем двери… Вот тогда и скажу!

Через полчаса, когда они сидели и беседовали в библиотеке, из кухни вошла Роксана, неся перед собой сковороду с бисквитами. Джеффри и Гарри поднялись со стульев.

– Они прекрасны, дорогая, – чуть напряженно сказал муж.

– Превосходны, – пробормотал Гарри.

Роксана засияла:

– Попробуйте! Я не хотела снимать их со сковородки до тех пор, пока вы не увидите их вместе, а теперь я не смогу отнести их обратно на кухню, пока не узнаю, каковы они на вкус!

– Как манна небесная, дорогая!

Одновременно мужчины поднесли бисквиты к губам и откусили по маленькому кусочку. Одновременно они попытались сменить тему разговора. Но Роксана, уже расставшаяся со всеми иллюзиями, поставила сковороду на стол и взяла бисквит. Через секунду с плачевной решительностью прозвучал ее комментарий:

– Полное дерьмо!

– На самом деле…

– Почему же, мне так не каже…

Роксана расплакалась.

– Я бесполезна, – смеялась она сквозь слезы. – Брось меня, Джеффри, я просто паразит, из меня никогда не выйдет хорошей хозяйки…

Джеффри обнял ее:

– Дорогая, я съем все эти бисквиты!

– Но, как бы там ни было, они все равно очень красивые! – оправдывалась Роксана.

– Конечно! Они… они просто-напросто… декоративные! – нашелся Гарри.

Джеффри с воодушевлением ухватился за идею:

– Вот именно! Они просто созданы для украшения; это настоящие шедевры! И мы ими воспользуемся по назначению.

Он убежал на кухню и вернулся, держа в руке молоток и пригоршню гвоздей.

– Клянусь, мы их используем, Роксана! Мы сделаем из них великолепный фриз на стене.

– О, нет! Наш прекрасный дом! – воскликнула Роксана.

– Ничего страшного. Мы же все равно собирались в октябре переклеить здесь обои, неужели ты забыла?

– Ну, тогда…

Бац!

Первый бисквит был прибит к стене; на мгновение он затрепетал на гвозде, как маленькое живое существо.

Бац!..

Когда Роксана вернулась в библиотеку со вторым подносом коктейлей, все двенадцать бисквитов уже выстроились в ряд на стене. Они были похожи на коллекцию доисторических наконечников копий.

– Роксана! – воскликнул Джеффри. – Ты – настоящий художник! Кухарка?! Чепуха! Ты будешь иллюстрировать мои книги!

Во время ужина сумерки нерешительно обратились в закат, а чуть позже за окном наступила звездная ночь, сплошь проникнутая хрупким великолепием белого платья и трепещущим, низким смехом Роксаны. «Она совсем юна, – подумал Гарри. – Не такая брюзга, как Китти».

Он сравнивал их. Китти – нервная, но без всякой чувствительности, норовистая, но без всякого темперамента, женщина, которая может лишь порхать и никогда не взлетит, – и Роксана, которая была свежа, как весенняя ночь, подводившая своим юным смехом итог всему, что бы ни случилось днем.

«Хорошая партия для Джеффри», – подумал он. Почти что дети, они оба были из тех, кто остается ребенком, пока однажды случайно не обнаружит, что он уже седой старик.

Генри думал о них, а между тем ему не давали покоя мысли о Китти. Эти мысли подавляли его. Ему казалось, что она давно уже должна была поправиться – по крайней мере, она могла легко выдержать поездку в Чикаго и могла бы наконец привезти к нему его малыша! Он рассеянно думал об этом, говоря «Спокойной ночи!» своему другу и его жене, стоявшим внизу лестницы.

– Вы первый настоящий гость в нашем доме! – крикнула Роксана. – Пусть вас переполняет гордость!

Когда он скрылся из виду за поворотом лестницы, она повернулась к Джеффри, стоявшему рядом с ней, облокотившись на перила:

– Ты устал, мое солнышко?

Джеффри тер пальцами свой лоб:

– Немножко. А как ты догадалась?

– А как же я могла не догадаться?

– У меня болит голова, – уныло сказал он. – Просто раскалывается. Я выпью аспирин.

Она протянула руку, щелкнула выключателем, и они вместе поднялись по лестнице, а его рука обнимала ее за талию.

II

Неделя пролетела быстро. Они катались на машине по сонным проселочным дорогам или просто праздно проводили время в веселой суете на озере или на лужайке у дома. Вечерами Роксана, сидя за фортепьяно, играла им что-то нежное и певучее, а в темноте с пылающих кончиков их сигар изредка падал белый пепел. Затем пришла телеграмма от Китти, в которой говорилось, что ей захотелось домой и поэтому Гарри надо ехать на Восток, забирать ее. Роксана и Джеффри остались одни, в милом одиночестве, которое, как им казалось, не надоест им никогда.