Странствия Шута (ЛП) - Хобб Робин - Страница 6

– Нет, нет, не надо. Я все разолью. Дело не в том, что я не вижу, дело в моих руках. Они дрожат. И дергаются.

Он пошевелил пальцами, и мне стало плохо. На одной руке подушечки всех пальцев были срезаны, на их месте остались грубые шрамы. Суставы фаланг на обеих руках были чересчур большими на фоне его костлявых пальцев. Когда-то у него были изящные умные руки, которыми он жонглировал, управлял марионетками и вырезал по дереву. Я отвернулся.

– Пойдем. Давай усадим тебя в кресло у огня.

– Позволь мне самому, предупреди меня только в крайнем случае. Я хочу изучить комнату. Я достаточно хорошо запоминаю комнаты с тех пор, как они ослепили меня.

Я не мог придумать, что на это сказать. Он тяжело опирался на мою руку, но я позволил ему проделать путь на ощупь.

– Немного влево, – предупредил я его однажды.

Он хромал, как если бы каждый раз, наступая на свои опухшие ноги, чувствовал боль. Я недоумевал, как он сумел проделать столь далекий путь, в одиночестве, ослепленный, следуя по дорогам, которые он не мог видеть. «Позже, – сказал я себе. – Для этого найдется время и позже».

Протянутой рукой он дотронулся до спинки кресла и провел по нему до подлокотника. Он не сразу смог сесть и устроиться в кресле. Вздох его выражал не удовлетворение, а скорее завершение сложной задачи. Его руки легко пробежали по поверхности стола, после чего он сложил их на коленях.

– Боль сильна, но даже с болью я думаю, что смогу осилить обратное путешествие. Я отдохну здесь некоторое время и немного поправлюсь. А потом мы вместе отправимся сжечь это змеиное гнездо. Но мне понадобится мое зрение, Фитц. На пути в Клеррес я должен быть тебе подмогой, а не помехой. Вместе мы свершим над ними правосудие, которого они заслуживают.

Правосудие. Я впитал в себя это слово. Чейд всегда называл наши дела в качестве убийц «тихой работой» или «королевским правосудием». Если я отправлюсь в эти странствия, то что получится? Правосудие Шута.

– Через минуту будет готова еда, – сказал я, пока что оставляя его тревоги без ответа.

Я сомневался, что он проявит сдержанность в количестве еды, поэтому сам наполнил его тарелку: небольшая порция мяса, порезанного на маленькие кусочки, хлеб с маслом, разделенный на полоски. И налил вина. Я коснулся его руки, намереваясь направить ее к тарелке, но не предупредил его об этом. Он отдернулся назад, чуть было не перевернув посуду, как если бы я обжег его кочергой.

– Извини, – воскликнули мы оба в унисон.

Я ухмыльнулся этому, а он – нет.

– Я хотел показать тебе, где еда, – объяснил я мягко.

Он не смотрел на меня, будто ему было стыдно.

– Я знаю...

Потом, будто робкие мыши, его искалеченные руки коснулись края стола и осторожно поползли вперед, пока не наткнулись на край тарелки. Он легко пробежал пальцами над посудой, ощупывая то, что на ней лежало. Он взял кусочек мяса и положил в рот. Я хотел было сказать, что рядом с тарелкой лежит вилка, но остановил себя. Не стоит одергивать измученного человека, будто он забывчивый ребенок. Его руки нашли салфетку.

Некоторое время мы ужинали в тишине. Когда он съел то, что было на тарелке, он мягко спросил меня, не могу ли я нарезать для него еще хлеба и мяса. Я сходил за мясом, а он вдруг спросил:

– Итак. Как шла твоя жизнь, пока меня не было?

На секунду я застыл, потом переложил нарезанное мясо на его тарелку.

– Как жизнь, – сказал я и удивился тому, как спокойно прозвучал мой голос. Я пытался подобрать слова. Как описать двадцать четыре года? Как рассказать об ухаживании, браке, ребенке, вдовстве? Но я начал.

– Что ж. Помнишь последний раз, когда я ушел от тебя? Я потерялся в Скилл-колонне по дороге домой. Путь, который в предыдущие путешествия требовал не больше мгновения, занял месяцы. Когда колонна, наконец, выплюнула меня, я был почти лишен чувств. Спустя несколько дней, когда разум вернулся ко мне, я узнал, что ты был здесь и уехал. Чейд передал мне твой подарок, фигурку. В конце концов, я встретился с Неттл. Сначала вышло плохо. Я, эх, я ухаживал за Молли. Мы поженились.

Мои слова оборвались. Даже когда я рассказывал свою историю столь скупо, мое сердце разбивалось от воспоминаний о том, что у меня было, и что я потерял. Я хотел сказать, что мы были счастливы, но не мог заставить себя говорить об этом в прошедшем времени.

– Я сожалею о твоей утрате, – произнес он.

От него эти сухие слова звучали искренне. На секунду он ошеломил меня.

– Как ты?..

– Как я узнал? – Он скептически хмыкнул. – О, Фитц. Как ты думаешь, почему я уехал? Чтобы ты обрел жизнь наиболее близкую к той, которую я всегда предвидел для тебя после моей смерти. В стольких вариантах будущего после моей смерти я видел, как ты упорно ухаживаешь за Молли, завоевываешь ее и, наконец, обретаешь немного счастья и мира, которые всегда ускользали от тебя, пока я был рядом. В стольких вариантах будущего я предвидел, что она умрет, и ты останешься один. Но ее смерть не отменяет того, что у вас было. А это лучшее, чего я мог для тебя желать: годы, проведенные с твоей Молли. Она так любила тебя.

Он вернулся к еде. Я сидел неподвижно. У меня с такой силой сдавило горло, что я почти оглох. Мне было тяжело даже дышать сквозь ком слез. Хоть он и был слеп, я думаю, он все равно чувствовал мои страдания. Долгое время он ел медленно, стараясь растянуть еду и тишину, в которой я нуждался. Он медленно вытер остатки мяса с тарелки последним кусочком хлеба, съел его, вытер пальцы о салфетку и протянул руку за вином. Он поднял чашку и сделал глоток, на его лице отразилось почти блаженство. Он поставил ее и тихо сказал:

– Мои воспоминания о вчерашнем дне сбивают меня с толку.

Я молчал.

– Думаю, я шел большую часть предыдущей ночи. Я помню, что шел снег и что нельзя останавливаться, пока не найду какое-нибудь укрытие. У меня была хорошая палка, которая помогает больше, чем можно выразить словами, когда у человека больные ноги и нет глаз. Мне теперь, знаешь ли, тяжело ходить без палки. Я был уверен, что иду к Дубам-на-Воде. Теперь я вспомнил. Мимо проехала повозка, кучер ругался и кричал, чтобы я убрался с дороги. Что я и сделал. Но я нашел следы повозки на снегу и понял, что если буду идти по ним, то приду к какому-нибудь укрытию. И я пошел. Ноги онемели, но это означало, что они меньше болели, однако я стал чаще падать. Думаю, что было очень поздно, когда я добрался до Дубов-на-Воде. На меня залаяла собака, но кто-то прикрикнул на нее. Следы повозки вели в конюшню. Я не мог попасть внутрь, но снаружи лежала куча соломы и навоза. – Он на секунду поджал губы и сказал с отвращением: – Я усвоил, что грязная солома и навоз часто оказываются теплыми.

Я кивнул, а потом сообразил, что он меня не видит.

– Да, – согласился я.

– Я немного поспал и проснулся, когда город вокруг меня начал шевелиться. Я услышал, как поет девочка, и узнал старую песню, которую пели на Зимний праздник, когда я жил в Баккипе. Так я понял, что день может быть хорошим для того, чтобы просить милостыню. Праздники пробуждают в некоторых людях доброту. Я думал, что попрошу подаяния и попробую получить немного еды, а потом, если мне встретится кто-то добрый, я попрошу его показать мне путь на Ивовый лес.

– Значит, ты шел, чтобы найти меня.

Он кивнул. Его рука поползла обратно к чашке с вином. Он нашел ее, выпил немного и поставил ее обратно.

– Конечно, я шел, чтобы найти тебя. Итак. Я попрошайничал, однако хозяин магазина все продолжал кричать, чтобы я убирался. Я знал, что должен уйти. Но я так устал, а место, где я устроился, было закрыто от ветра. Ветер – жестокая вещь, Фитц. Холодный день, который можно потерпеть, когда воздух неподвижен, превращается в постоянную пытку, когда поднимается ветер, – его голос затих, и он обхватил свои плечи, как если бы его пробирал мороз от одного воспоминания о ветре.

– Потом, хм. Появился мальчик. Он дал мне яблоко. Потом хозяйка магазина обругала меня и стала кричать на своего мужа, чтобы он пошел и вышвырнул меня прочь. А мальчик помог мне отойти от двери. И... – слова Шута оборвались.