Свартхевди - северянин (СИ) - "Goblins" - Страница 56

И все в таком же духе.

Дворянские недоросли мерялись достоинством, поименованному Ральфом Одерштайном подлаивали его спутники, одетые также весьма небедно, они явно были не из простого люда, Уильям пока держался, но это давалось ему нелегко. Хотя до оскорблений пока не доходило, но котелок потихоньку закипал, и все дело шло к тому, что первым не выдержит именно Уильям.

Я видел этих сухопутных крабов насквозь, да и батя с дедом рассказывали о подобном. Одаль уж больно хороший за Эллис дают — вот в чем, должно быть, причина. Если происхождение позволяет его принять, а мешает всего лишь сговор о женитьбе наследников, можно ведь и придумать чего? Много способов есть, и если не получится увести невесту или расстроить свадьбу, то самый верный — доказать, что боги благоволят именно тебе. А как иначе, если в ссоре между охотниками за красотой невесты победил именно ты, а твой соперник от ран не может встать с постели, или вообще готовится взойти на погребальный костер? И совсем хорошо будет, если хитрец окажется, вроде как, и ни при чем, для чего можно попросить хорошего друга помочь.

Что я, в общем-то, сейчас и наблюдаю.

Не иначе Кузнец Несчастий обратил внимание и на моего спутника, раз уж ему посчастливилось встретить эту компанию — те, должно быть, направлялись предстать перед очами той самой Эллис или старого ярла Дорнхольма, или вовсе в Швинау, а тут такая удача! Главный претендент, да еще и один!

Ну, как же тут не воспользоваться оказией?

Не думаю, что Уильям не понимает раскладов, вот только он немного занят перепалкой, перерастающей в скандал, и в запале перестает следить за языком.

У нас, на светлом Севере, есть такая игра, правила ее просты.

Садятся за стол двое, ставят пиво и угощение, и начинают друг над другом насмехаться. Состязаются в шутках друг над другом, и подначках. А проигравшим будет тот, кто не сможет ответить, или в гневе полезет в драку, или перейдет на прямые оскорбления. А тут проигравшего (и я даже знаю, кто им будет) позовут судиться на железе, и Уильям, насколько я сумел узнать его, от вызова уклоняться не будет.

Он достойный карл, хотя и несколько мягковат характером, но я горд, что он мой друг. И, через много-много зим, когда я, в возрасте ста двадцати четырех лет паду, сраженный рукой молодого воина, заставшего меня со своей юной и прекрасной женой; когда я пройду по радужному мосту и Хеймдалль распахнет передо мной ворота из клинков мечей — так вот, я не хочу слышать от своего отца и деда, которые встретят меня там, что-то вроде: «Где ты был, когда убивали твоего друга?».

И вот я стою невдалеке, но так, чтобы все слышать, и внушаю к себе отвращение. Внушаю, в смысле, одному из спутников этого самого Одерштайна, выбрав для этого самого горластого. И злость, и раздражение, и там еще всякое, что получится. Это дается мне нелегко, вроде как самому себя за волосы из болота тягать — нет опыта, нет практики, что поделать. Как-то не упражнялся раньше в подобном, ибо незачем было. Мне нужно это, чтобы быть вовлеченным в ссору вместе с Уиллом. Будь по иному — на драку я бы напросился и так. Но если напрошусь, то это будет отдельно моя драка, и отдельно — поединок Уильяма, в котором, если он будет происходить не на луках, можно ставить деньги на победителя и ждать верного выигрыша. А проклясть всех пятерых разом, чтобы у друга были шансы в поединке, у меня не хватит сил, да и он не простит мне такой победы, если узнает.

— … В своем болоте! Жрать лягушек с глиняной миски в холодном каменном сарае, которое ты называешь своим замком — не этого достойна сияющая Эллис!

— Не тебе, правнуку торгаша, поносить Ульбрехт, Одерштайн!

— Ты должен отказаться от помолвки, Ульбрехт, ты недостоин ее руки! — выкрикнул накачанный моей злобой дружок Ральфа.

— Ни ты, Одерштайн, ни твоя свора не будете говорить мне, что делать! — отчеканил Уильям, глядя противнику прямо в глаза.

Парня, которого я обработал, начало прорывать, и он поспешил встрять в беседу.

— Ты назвал нас сворой?! Псами?! Я, фрайхер Арман Земпел…

Брюхо уже сводит от голода и упадок волшебных сил — верный признак того, что я выложился почти до донышка. Что ж, пора и мне повеселиться.

— Твоя милость, — похлопал я Уильяма по плечу, вклиниваясь в перепалку — Ты не забыл, что нас ждут? Нам пора в путь, — с этими словами я приторочил мех с пивом к седлу Стофунтов и скинул лямку щита со спины, якобы, чтобы тоже повесить его туда же.

— Ты никуда не пойдешь, Уильям Ульбрехт! — это тот самый Арман не желал допустить даже просто возможность расставания с милым его сердцу Уильямом. Глаза парня налились кровью, лицо покраснело, он орал и брызгал слюнями так, что на него с недоумением стали коситься его спутники, включая того самого Одерштайна, а я подумал, что похоже перестарался. — Ты посмел назвать нас псами, а сам даже не можешь выдрессировать своих слуг, чтобы они не лезли в разговор!

— Ты ошибся, уважаемый, прости, не знаю твоего имени. Я не слуга, я сын ярла, — спокойно отвечал я ему — Уильям, в твоей стране очень странно приветствуют путешественников, криками и оскорблениями. Я всегда думал, что…

— Заткни своего раба, Ульбрехт, всем плевать, что он там себе думает!!! — проорал Арман. Ральф, в некоторой растерянности от такой истерики спутника, положил ему руку на плечо, дабы снизить накал страстей, но тот резким движением плеча скинул ее. — Заткни его и прими вызов благородного человека, я, фрайхер Арман Земпел, объявляю, что оскорблен твоими словами! Требую поединка!!! Или ты трус? Сразись со мной, а потом, если выживешь, можешь развлекаться со своим рабом!!!

Вообще-то можно было бы уже сейчас поймать этого горлопана за язык, сказал он достаточно. Но я предпочел подождать до верного.

— Твой друг отвратительно воспитан, — сообщил я Уильяму очевидное, не давая принять приглашение подраться — Наверное, он плохо слушал своего, несомненно, достойного отца, когда тот учил его вежеству, и, обращаясь уже к багровому от бешенства задире — Вновь повторяю тебе, я не раб и не слуга, я сын ярла. Мы незнакомы, но почему ты оскорбляешь меня?

— Ульбрехт!!! Заставь уже заткнуться свою подружку и прими…

Присутствующие так и не узнали, что он хотел нам поведать: непросто хулителю орать и ругаться, когда его нос превращается в плоскую лепешку и размазывается по лицу, а помогает ему в этом мой гранитный кулачище. И сразу, дабы помочь ему поскорее закрыть рот, слева в Земпелову рожу врезалась окантованная железом кромка щита.

Глава 28

— Зачем ты это сделал, Свартхевди?

— Что именно? — как бы не понял я слова Уилла — Зачем что? Зачем щитом? Все просто, сын Вильгельма: он просто был у меня в левой руке. Не знаю как у вас, но нам, детям Всеотца, Асы велели за языком следить, ибо свободный за речи свои должен держать ответ сам. Может быть не волен в словах своих трэль, но за него ответит хозяин. За ребенка — отец, за бабий бескостный язык ответит муж. Так чему ты удивляешься, разве и у вас не так?

— Зачем ты влез в это дело. Ты нашел себе могущественных врагов. Даже если мы выпутаемся из этой истории, Одерштайн так тебе этого не оставит, его люди будут искать тебя.

Я пожал плечами.

— Пусть ищут, и винят потом себя, если найдут.

Уильям тяжело вздохнул.

— Это было мое дело. Мой давний недруг…

Врагов, недругов, хулителей, завистников, недоброжелателей и всякой прочей плесени всегда много. Это хороших людей обычно мало, беречь их надо.

Примерно так я ему и ответил.

Суд по происшествию уже прошел, решение вынесено, чего теперь переживать? Но Уильям, тем не менее, переживал.

— Но знаю, чем ты недоволен, Уильям Вильгельмссон!

Тот с недоумением на меня посмотрел.

— Всю славу хотел забрать себе, сразить Одерштайна и его шавок, и прибыть к красавице Беате с победой! Потому ты и затеял ссору, ведь так? — я насмешливо прищурился — Недостойно думать лишь о себе, твоя милость, правильно поделиться славой с другом!