Свартхевди - северянин (СИ) - "Goblins" - Страница 42

Дед обрадовался еще больше, и скостил долг еще немного, чтобы я поделился наукой — я был непротив.

А курить те сорняки деду понравилось. Он, сперва, как попробовал воскурить, так задергал меня потом, сделай, дескать, да сделай еще, но травка эта, как оказалось, была тут довольно редкой, да и попалось ее лишь немного — и я ничего от мастера не утаил, хотя он мне, похоже, в этом не поверил. Думал, наверное, что я все себе решил оставить.

Ульрик же вменил мне в обязанности теперь не менее двух часов сидеть посреди грядок вместо него, хорошо хоть, в крендель завязываться не заставлял. И чтоб я думал о растениях еще постоянно, как он велел, что-то вроде «Я вас люблю (это траву-то!), я желаю вам добра»… И, что удивительно, помогало — зелень поперла в рост.

Не замечал таких за собой способностей раньше, впрочем, меня в грязи ковыряться раньше и не заставляли.

К концу первого месяца лета первый полный урожай был собран, посажен второй, Ульрик уединился в лаборатории, что-то вываривая, я был предоставлен самому себе. И проклятым грядкам. Хотя, во всем есть несомненные плюсы: привлеченные невиданным прежде изобилием, на Ульриково хозяйство массово стали сбредаться местные зайцы. Поначалу этот факт сильно меня печалил, ибо претензии за заячьи обеды и ужины на грядах алхимик выкатывал мне, но потом все образовалось как нельзя лучше: я просто переселился в избушку, и начал таскать с собой пращу. Теперь каждый день в на моем столе присутствовала зайчатина с травами, печеная, вареная или жареная, так что мало-помалу я вновь стал походить на старого доброго Свартхевди — быстрого, как ветер, сильного, как медведь, и жилистого, как олень по весне. А сам алхимик вскоре куда-то наладился, сказал, что обратно будет не ранее, чем к концу лета. Выглядел он страшно довольным, меня же от обязанностей по копанию в навозе не освободил, и с собой звать не стал. Наказал следить за этим, проклятым всеми йотунами, хутором, регулярно сидеть на грядках и желать растениям добра, и обязательно утром и вечером отмечаться у замковой стражи, дабы искать не начали. Не верит моему слову? Я ведь клялся Одноглазым!

Уехал он рано утром, даже не попрощавшись. Впрочем, прощанием наверное, можно назвать перевернутые вверх дном мои вещи в комнате замка и в избушке, и записка на столе, в сарае на хуторе, где травы сушились. Читать я на общем не умел, отнес Ансельму, тот, раздраженный, что его отрывают от работы, мне ее прочел. В записке Ульрик говорил, что все-таки нашел у меня мешочек с чудесной травой для воскуривания, журил меня, за то, что я ее утаил (но мастера не провести!) и сообщал, что в счет этого мешочка прощает мне аж целую серебряную марку долга.

Я был на него не в обиде: марка — есть марка, четырнадцатая часть долга долой! И к тому же, клянусь рогами Тангриснира, это самый дорогой сельдерей, который он когда-либо курил.

А в суп себе я еще нарву и насушу.

Потянулись тоскливые жаркие летние деньки. Почему тоскливые? Так не о копании в навозе я мечтал! И не битвы с сорняками мне грезились!

— Так, Сварти, успокойся. Мастер сказал желать траве хорошего! — вслух напомнил я себе о деле.

…Я люблю тебя, проклятое сено. Я желаю тебе добра…

Меня дед проклянет, как увидит. Наверное, уже проклял. Вчера дождь был, так это, наверное, он плевался из Чертогов Павших, видя, как ловко внук мотыжит чужой огород.

— Конь! — одернул я себя — Делай, что велено!

… Я люблю тебя, коровья ты жрачка. Я желаю тебе добра…

Дождь был сильный. Это, наверное, вся моя родня до двадцатого колена презирала незадачливого родственника.

— Конь!!! Уймись! Люби репейник! — изо всех сил наставлял себя я на путь смирения.

… Я люблю тебя, будущий компост. Я желаю тебе добра…

Узнает кто из родных, или знакомых — вот байка пойдет гулять по Нурдланду, как могучий колдун и будущий ярл Свартхевди Бьернсон, сын славного карла, внук великого колдуна, копался в земле, как вонючий трэль…

— Коооонь!!! Хватит себя поедать! Цветам добра желай!

… Я люблю вас, чтоб вы все сгнили. Я желаю вам добра…

Нет, копался, не как трэль — тот хоть и никчемный, а человек. Как полосатый лесной подсвинок в поисках желудей…

— Конь, возьми себя в руки, добром прошу! Вон, колючки из земли торчат, чем-то ценные для Ульрика — им пожелай, и все. На этой грядке… Всего три останется.

… Я люблю вас, колючее драугрово говно. Я желаю… Желаю… Вам…

Душу жгло, и я не выдержал.

— Да к Сурту все!!! Я не люблю вас!!! Я желаю вам ЗЛА!!!

Глава 21

Скоро приедет Ульрик…

Интересно, — думал я, глядя на то, во что превратились его насаждения — Может лучше нарушить клятву, и сбежать?

Асы клятвопреступников не одобряют…

Но ведь за уничтоженные посадки он мне еще долга накинет — так вовек не выкуплюсь!

Что ж делать то…

А вдруг старику понравится? Вот ставлю свою секиру против вонючих Самуэлевых штанов: ни у кого, к примеру, нет боярышника, который сам зайцев ловит, что пожрать ночью приходят. Только шкурки с костями возле корней собирать успевай. Или, вон, земляника, с краю поляны, на диво хороша растет, усиками шевелит, хоть ветра и нет. Ягодки наливные все выставила кверху, алые, как губки Астрид!

Жаль, есть их нельзя, ибо отрава…

А там где росли любимые старым алхимиком колючки, там теперь ровный прямоугольник изумрудной травы, мягкой и шелковистой на вид, так и манящей на ней поваляться. Деду точно понравится!

Правда, лежать там нельзя, и ходить рядом тоже нежелательно — те корнеплоды, что завелись под землей, нападали, порой, даже на меня, вцепляясь в сапоги тем, что им заменяло зубы, а вот Уильяму так и вовсе лодыжку прокусили, до сих пор хромает. Ладно, хоть корень мелкий попался, нетерпеливый. Молодой еще. Яду по молодости не накопил, так что обошлось…

Кстати, о Уильяме, вот и он сам, легок на помине.

Познакомились мы с ним, примерно, с месяц назад. Проблемы с растениями уже начались, и я тогда, помнится, секирой пытался подстричь тот самый хищный боярышник (ножом уже не получалось), как услыхал чей-то идиотский смех: за моими потугами наблюдал крепкий темноволосый парень с луком в руках.

Добротная рубаха, красивый пояс, кожаные штаны, крепкие сапоги — не похож он был на деревенского, и в замке я его ранее не видал.

Познакомились. Оказалось, зовут парня Уильям, обращаться к нему полагалось «ваша милость», но, надо отдать ему должное, нос он не задирал. А когда я сказал ему, что являюсь сыном вольного ярла (Кто скажет, что батя не достоин — тот будет мною проклят, оплеван и предан забвению. Да и карлы за ним идут охотно, так что, не за горами ему самому дружину водить), так и вовсе принял почти за равного. Объяснил ему, что в тяжелой ситуации клятву дал, поэтому недостойным делом занялся — он согласился, что слово надо держать, будь ты хоть король, хоть последний свинопас, и о том читал он в книгах немало.

Сам же «твоя милость» Уильям решил тем погожим деньком поохотиться на зайцев в лесу, дабы развлечься, и мастерство лучного боя, предаваясь лени, не терять — стрельцом он себя считал изрядным, и, на мой взгляд, действительно был в этой науке силен. И вот, в поисках длинноухих зверушек, он и добрел до домика Ульрика, где и увидел, как я с переменным успехом воюю с кустом, что его изрядно развеселило.

Я оскорбился, и предложил ему самому попробовать, если не трус, достать из глубин того куста заячью шкурку.

— Никто не смеет называть меня трусом! — сказал он мне, и поперся к нам с кустом прямо через полянку.