Дом без хозяина - Бёлль Генрих - Страница 24

– Это я как раз и собирался сказать.

– А я ничего другого и не ожидала. Роскошное изречение, дорогой мой, можешь гордиться. Не хотел ли ты еще сказать мне, что можно начать новую жизнь?

– Может, и хотел.

– Да перестань ты, нельзя забыть прежнюю… а начинать новую жизнь… по-твоему, это новый брак… с тобой…

– Ну и хватит, – взорвался он, – не воображай, пожалуйста, что я только о том и думаю, как бы жениться на тебе, просто я считаю это единственно разумным.

– Очень приятно слышать, великолепно сказано, ты мастер делать комплименты.

– Извини, пожалуйста, я совсем не то хотел сказать, – он улыбнулся, – я вовсе не прочь жениться на тебе.

– Час от часу не легче. Ты хочешь сказать, что ты не умер бы от этого.

– Ерунда, – сказал он, – ты отлично знаешь, что ты мне нравишься и что ты красива.

– Но не совсем в твоем вкусе, да?

– Вздор, – сказал он, – и я продолжаю утверждать, что начать новую жизнь можно и должно.

– А теперь уходи, – сказала она, – уходи.

Уже совсем рассвело. Он встал и задернул зеленую штору.

– Ладно, – сказал он, – ухожу.

– В глубине души ты, наверное, думаешь, что ты еще меня обломаешь и я выйду за тебя, но ты ошибаешься.

– Тебе ванна нужна?

– Нет, я помоюсь на кухне, уходи, пожалуйста.

Он прошел в ванную, открыл кран, зажег газ, снова положил душевой шланг так, чтобы вода текла бесшумно, а часы повесил на гвоздь, на котором обычно висел шланг. Вернулся к Нелле – она чистила зубы на кухне.

– Ты забываешь, – сказал он, – что мы уже пытались однажды жить именно так, как тебе хочется. Ты вообще очень многое забываешь.

Она прополоскала рот, поставила стакан и бездумно провела пальцами по изразцам.

– Да, – сказала она, – тогда я не хотела этого из-за мальчика – он был еще совсем крошкой – я просто не могла. Прости, пожалуйста, об этом я никогда не вспоминала…

Тогда, сразу после войны, он очень желал ее. Она была первой женщиной, с которой он жил под одной кровлей после пятилетнего пребывания среди мужчин, и она была красивой женщиной. Через несколько дней после возвращения он как-то ночью натянул брюки, накинул пиджак поверх ночной рубашки и босиком направился к ней. У нее еще горел свет, она сидела в постели и читала, накинув на плечи большую черную шаль, возле кровати тихо гудела не совсем исправная электрическая печка. Нелла улыбнулась, когда он вошел, посмотрела на его необутые ноги и вскрикнула: «Ты с ума сошел, ты же простудишься – садись здесь вот». На дворе было холодно, и в комнате пахло картошкой, мешки приходилось держать во всех платяных шкафах, потому что в подвал уже несколько раз наведывались воры. Нелла захлопнула книгу, указала на старую баранью шкуру, лежавшую у ее кровати, потом кинула ему пушистую вязаную красную кофточку: «Укутай ноги». Он ничего не сказал, сел, укутал ноги и взял сигарету из пачки, лежавшей на ночном столике. Потом уселся удобней и ощутил благодатное тепло раскаленной печки. Нелла не говорила и не улыбалась. Ребенок спал в коляске возле книжного шкафа, он был простужен и ровно посапывал. Без пудры и помады Нелла выглядела старше, чем днем, она была бледная и усталая, ее дыхание отдавало винным перегаром, он отчетливо слышал это. В смущении он уставился на книгу, которую она положила на ночной столик: Тереза Декеру. На нижней полке столика в беспорядке лежало ее белье. Ему было очень неловко, что он так, внезапно и без стука, вошел к ней, и он, избегая ее взгляда, упорно смотрел мимо нее – на стену, где висел портрет Рая, или прямо перед собой, но даже когда отводил взгляд от портрета, он с мучительной ясностью видел лицо Рая – неспокойное, сердитое лицо человека, которого злит эта случайная, бессмысленная смерть.

– Хочешь выпить? – спросила Нелла, и он был благодарен ей за то, что она смогла улыбнуться при этом.

– Да, с удовольствием, – ответил он.

Нелла выудила из-за кровати стакан и бутылку с мутной, коричневатой водкой, налила ему. Она ничего не говорила, она не поощряла его и не расхолаживала, она чуть настороженно ждала.

Тогда он сказал:

– Выпей со мной.

И она согласно кивнула, выудила из той же щели кофейную чашку, выплеснула осадок прямо через голову на паркет и подставила ему чашку. Он налил ей, и они оба выпили и закурили, а печка за его спиной гудела, как большая ласковая кошка. Не успели они допить, как он погасил свет и, оставаясь в луче раскаленной печной спирали, сказал: «Если не хочешь, скажи, и я уйду». «Нет», – ответила она и смущенно улыбнулась, он так и не понял, что значило в это мгновенье ее «Нет»: «Да» или «Нет». Он выключил печку, дождался, пока потемнеет раскаленная спираль, и склонился над ее постелью. Она в темноте обхватила его голову руками, словно петлей, поцеловала его в щеку и шепнула: «Лучше бы ты ушел», и он испытал странное разочарование: его разочаровал рот Неллы, большим и дряблым показался он ему, разочаровал поцелуй Неллы, не таких он ждал от нее. Он снова зажег свет, включил печку и решил, что все к лучшему, что ему нечего стыдиться, Нелла держалась очень хорошо, и он не испытывал ни малейшего разочарования оттого, что его желание не осуществилось. Едва вспыхнул свет, Нелла улыбнулась, снова, словно петлей, обхватила рукой его шею и поцеловала в другую щеку, и он снова почувствовал разочарование. Нелла сказала: «Мы не должны этого делать», и он вернулся в свою комнату, и больше об этом разговора не было, и он обо всем забыл, и лишь сегодня в ванной комнате все снова вспомнилось.

Нелла поставила чашку на полочку и задумчиво поглядела на него.

– Да, тогда я не хотела из-за ребенка…

– А сейчас, – сказал он, – я не могу, и тоже из-за мальчика.

– Как странно, – улыбнулась она, – что я об этом забыла.

– Многое забывается, – сказал он, тоже улыбаясь, – и нам начинает казаться, будто никогда ничего и не было. Надеюсь, ты не обиделась на меня за все, что я наговорил.

– Мы постарели с тех пор на девять лет, – сказала она. – Покойной ночи.

Он вернулся в ванную и вскоре услышал, как Нелла прошла к себе и закрыла за собой дверь. Он разделся, сел в ванну, теперь его уже сердила усталость, которая, конечно, овладеет им часам к девяти. Он любил рано ложиться, спать крепко и долго, утром рано вставать, завтракать вместе с мальчиком и помогать ему собираться в школу, потому что хорошо понимал, как тяжело ребенку, когда он утром встает раньше всех, завтракает один и уходит в школу, зная, что все в доме могут еще спокойно спать. Родители Альберта, владельцы небольшого ресторанчика, раньше трех-четырех никогда не ложились, и все годы своего детства он утром проходил через накуренный зал в большую и холодную кухню. Там пахло застывшим жиром, прокисшими салатами, на полочке лежали его бутерброды, а на газовой плите стоял в алюминиевой кастрюльке кофе. Шипение газа в промозглом холоде дурно пахнущей кухни, наспех проглоченный горячий кофе с несвежим привкусом, бутерброды с большими, наспех нарезанными кусками мяса, которое он не любил. С тех пор как Альберт покинул отчий дом, он мечтал о том, чтобы рано ложиться и рано вставать, но судьба вечно сводила его с людьми, которые делали неосуществимым такой ритм жизни. Он стал под холодный душ, потом обтерся и тихо прошел на кухню. Глум уже успел побывать здесь, пока он сидел в ванне. Кофейник Глума был пуст, теплый колпак, накрывавший его, лежал рядом. Больда, судя по всему, тоже ушла. На столе валялись крошки кислого черного хлеба.

Он прошел к себе и хотел разбудить Мартина, но Мартин уже не спал и улыбнулся ему. Мальчик явно был рад, что Альберт здесь и будет с ним завтракать.

– Прости, – сказал Альберт, – что вчера вечером, когда ты пришел из школы, меня не было дома – пришлось уйти. Мне позвонили. Ну, пора вставать.

Когда мальчик вскочил с постели и встал во весь рост, Альберт испугался: мальчик вырос, а Нелла упорно не желала замечать этого, как и многое другое. Он оставил мальчика и вернулся на кухню, чтобы сварить яйца и приготовить бутерброды. В комнате у Неллы было тихо, и на какое-то мгновение он понял ее: ведь и его пугало, что мальчик так быстро вырос и, несомненно, живет в совсем ином мире, чем они.