Хитрости Локка Ламоры - Линч Скотт - Страница 47

– Задача интересная, – заметил Локк. – И чрезвычайно трудная.

– В детстве папа говорил мне, что когда-нибудь я научусь ценить в своих подчиненных любезную учтивость. Поверь, Локк, я научилась… Ну вот мы и пришли.

В конце коридора находились еще одни широкие толстые двери – похожие на те, что вели обратно в приемный зал, только запертые на несколько прочных железных засовов, которые приводились в движение хитроумным веррарским замком, врезанным в створки посередине. В замке была добрая дюжина скважин, и Наска, сняв с шеи два ключа, встала так, чтобы Локк не видел, в какие отверстия она их вставляет. Послышались частые щелчки и скрежет замкового механизма. Скрытые задвижки одна за другой выскочили из своих гнезд, блестящие засовы отодвинулись, и тяжелые створки приоткрылись.

Из-за двери раздался очередной душераздирающий вопль, теперь прозвучавший до жути громко и отчетливо.

– Выглядит все еще хуже, – предупредила Наска.

– Я знаю, какие услуги оказывает Доброхот твоему отцу.

– Одно дело – знать, и совсем другое – видеть своими глазами. Обычно Доброхот занимается одним-двумя одновременно, но сегодня отец приказал этому скоту работать со всеми сразу.

6

– Я совершенно ясно дал понять, что не получаю от этого никакого удовольствия, – прорычал капа Барсави, – так почему же ты принуждаешь меня продолжать?

Темноволосый молодой человек висел головой вниз на дыбе, с зажатыми в железных кольцах ногами и привязанными за запястья руками, вытянутыми до предела. Тяжелый кулак капы обрушился на ребра бедняги около подмышки со звуком, похожим на удар молота по мясной туше. Брызнули капельки пота, и узник заорал, дергаясь и извиваясь в своих путах.

– Зачем ты меня так оскорбляешь, Федерико? – Увесистый кулак с двумя выставленными костяшками ударил еще раз, в то же место. – Почему не считаешь нужным хотя бы врать поубедительнее из вежливости?

Капа Барсави хлестанул ладонью Федерико по горлу; узник задохнулся и захрипел, пуская кровавые пузыри.

Огромное помещение в сердце Плавучей Могилы напоминало великолепную бальную залу с выгнутыми стенами. Стеклянные шары на длинных серебряных цепях источали теплый янтарный свет. Широкие лестницы вели на галереи, а с галерей на палубу под шелковым навесом. На возвышении у дальней стены стояло массивное деревянное кресло – в нем восседал капа, принимая посетителей. Зал был убран с изысканной роскошью, и сегодня здесь висел густой запах страха, крови и испражнений.

Деревянная рама с несчастным Федерико была одной из восьми, обычно висевших полукругом под потолком и при необходимости спускавшихся вниз на канатах: время от времени капа проводил дознания с размахом, требующим использования всех пыточных приспособлений сразу. Сейчас шесть окровавленных дыб уже пустовали, а на двух все еще висели узники.

Бросив взгляд на вошедших Локка с Наской, капа коротко кивнул и знаком велел подождать у стены. Старый Барсави по прежнему был здоровенным как бык, но с возрастом расплылся и обрюзг. Три седые косицы его бороды теперь покоились на трех рыхлых подбородках, под глазами темнели круги, а на щеках горел нездоровый румянец, свидетельствующий о пристрастии к бутылке. Вспотев от усилий, он скинул камзол и работал в одной шелковой рубашке.

Поблизости от него, со сложенными на груди руками, стояли Аньяис и Пакеро, старшие братья Наски. Аньяис был уменьшенной копией отца, за вычетом тридцати лет и двух бород, а Пакеро больше походил на сестру – высокий и стройный, с вьющимися темными волосами. Оба брата тоже носили очки, ибо покойная госпожа Барсави, страдавшая слабым зрением, передала сей физический изъян всем троим своим выжившим детям.

Поодаль, прислонясь спиной к стене, стояли две женщины крепкого телосложения, с загорелыми мускулистыми руками, покрытыми рубцами и шрамами. Хотя они давно вышли из юного возраста, все в них дышало животным здоровьем. Черина и Райза Беранджа, сестры-близнецы, похожие друга на друга как две капли воды, и величайшие в истории Каморра контрареквиаллы. Всегда выступая в паре, сестры уже свыше сотни раз выходили на арену Плавучего цирка, где сражались с акулами, морскими дьяволами, гигантскими рыбами-фонарями и прочими хищниками Железного моря.

Последние пять лет Черина и Райза Беранджа служили личными телохранителями и палачами капы Барсави. Их буйные гривы дымчато-черных волос были убраны под серебряные сетки, сплошь увешанные акульими зубами, побрякивавшими при каждом движении. Общее количество зубов, по слухам, равнялось количеству людей, убитых сестрами за годы службы у Барсави.

Последним по счету (но отнюдь не по значению) в этом избранном обществе был Мудрый Доброхот – круглоголовый мужчина средних лет и среднего роста, с коротко остриженными волосами соломенного цвета, изобличавшими в нем теринца из Картена или Лашена, расположенных далеко на западе. Глаза у него всегда казались увлажненными от волнения, но лицо неизменно хранило бесстрастное выражение. Мудрый Доброхот был, наверное, самым невозмутимым человеком в Каморре – он рвал ногти своим жертвам со спокойным равнодушием человека, чистящего башмаки. Капа Барсави знал толк в пытках, но, когда он исчерпывал свои возможности, на помощь приходил Доброхот, еще ни разу не разочаровавший своего хозяина.

– Он ничего не знает! – истошно провопил второй пленник, еще нетронутый, когда Барсави нанес очередной удар несчастному Федерико. – Капа… ваша честь! Умоляю вас! Мы ничего не знаем! О боги!.. Мы ничего не помним!

Барсави широким шагом подошел к нему и крепко схватил за горло, перекрывая дыхание:

– Разве тебя о чем-нибудь спрашивали? Тебе что, не терпится поскорее принять участие в нашем разговоре? Ты помалкивал, пока я по очереди отправлял на корм рыбам шестерых других твоих дружков. С чего вдруг возопил о пощаде?

– Прошу вас… – сдавленно прохрипел бедняга, когда Барсави немного ослабил хватку. – Прошу вас… это бессмысленно… Вы должны нам поверить, капа Барсави, умоляю вас! Мы бы сразу рассказали, кабы чего знали. Но мы ничего не помним. Мы просто…

Жестоким ударом в лицо капа заставил его замолчать. Несколько мгновений в зале стояла тишина, нарушаемая лишь всхлипами и хрипами двоих узников.

– Я должен вам поверить? Я никому ничего не должен, Жюльен! Ты скармливаешь мне собачье дерьмо и утверждаешь, будто это тушеная говядина. Вас так много, и вы даже не удосужились сочинить правдоподобную историю! Если бы вы всерьез постарались соврать, я бы все равно взъярился, конечно, но я, по крайней мере, понял бы вас. Но нет, вы знай орете, что ни черта не помните. Вы, восемь самых влиятельных людей в Полных Кронах, после самого Тессо. Его избранники. Его друзья, телохранители и верные пезоны. И вы мне тут рассказываете, плача навзрыд, что не помните, где были прошлой ночью, когда Тессо случилось лишиться жизни!

– Но это правда, капа Барсави… прошу вас…

– Еще раз спрашиваю: вы пили прошлой ночью?

– Нет, ни капли!

– Курили какое-нибудь зелье? Все вместе?

– Нет, ничего такого! Во всяком случае, вместе не курили.

– Значит, грезотворная дрянь? Или какая-нибудь пакость от извращенных джеремских алхимиков? Чуток порошка, дарующего блаженство?

– Тессо нам запрещал…

– Ладно. – Барсави почти небрежно ударил Жюльена кулаком под дых. Пока бедняга судорожно хватал ртом воздух, капа воздел руки и с притворной веселостью воскликнул: – Ну, раз мы исключили все мыслимые причины подобной забывчивости, помимо колдовства и божественного вмешательства… О, прошу прощения. Вас ведь не сами боги околдовали, надеюсь? Уж богов-то вы наверняка запомнили бы.

Жюльен снова забился в своих путах:

– Умоляю вас…

– Значит, не боги. Я так и думал. Что я там говорил?.. А говорил я, что твои игры до смерти мне надоели. Доброхот!

Желтоволосый мужчина склонил голову и слегка выставил вперед руки ладонями вверх, словно собираясь принять подарок.

– Давай что-нибудь поинтереснее. Раз Федерико отказывается говорить – предоставим последний шанс Жюльену.