Ведьма и тьма - Вилар Симона - Страница 37

Невена переговорила с хозяйскими людьми, а потом сообщила Малфриде:

– Эта Андония пусть еще свечку Господу поставит, что люди князя не тронули ни ее саму, ни детей. Их у нее четверо, и еще один скоро появится. Вот русы и решили ее дом не рушить, чтобы дети выжили. Хотя… – Она замялась, словно собираясь еще что-то сказать, но только добавила тихо: – Боюсь, ктра Андония не та, кому нужно великодушие князя.

Позже, когда в небольшой горенке служанка расчесывала волосы госпожи, она то и дело поглядывала на открытое оконце, а как раздался длинный крик совы, вздрогнула всем телом. И тут же поспешила закрыть ставень.

– Что тебя пугает, Невена? – спросила чародейка.

Женщина, опустив глаза, теребила в руках гребень из оленьего рога – этот гребень понравился Малфриде еще в Букуре, вот и забрала себе понравившуюся вещицу.

– Ох, госпожа, люди разное про эту Андонию болтают. Говорят, будто она с темными силами знается, а то и богомилов привечает.

Малфрида вспомнила хозяйку. Нет, было бы в ней что-то колдовское, сразу бы почувствовала. А богомилы… Что-то она о них слыхивала, но что именно, не припомнить. Вот и попросила Невену растолковать.

Лицо болгарки исказила гримаса отвращения.

– Мерзость они. Еретики. Сами себе придумали веру, а на деле живут в грязи, совокупляются, как животные, и не почитают святую матерь Церковь. Даже крест, на котором воскрес Спаситель, считают символом не воскрешения, а смерти, плюют на него. А уж обряды их… Ох, не спрашивайте, госпожа, меня и стошнить может.

Но Малфриде стало любопытно. И пусть при христианке Невене она не проявляла открыто своей неприязни к церквям и священникам, к которым служанка в пути подходила под благословение, однако все, что было вопреки Распятому, вызывало у нее интерес.

Но, как оказалось, богомилы Христа признают. Не того, который почитается в христианских церквях, а того, кого считают вторым сыном Создателя. Первым же якобы был Сатанаил. Именно Сатанаил создал и землю, и людей. Правда, не смог вдохнуть в первых людей святой дух и обратился за помощью к родителю. Господь всемогущий отозвался на его просьбу, но потом увидел, во что превратил Сатанаил земной мир – со священнослужителями, выполняющими на деле обряды Сатанаила и приучающими жить в браке, со стремлением людей к богатству, обжорству… Все это от Сатанаила, уверяли богомилы. А Иисус, второй сын Создателя, был произведен Господом из самого себя, поэтому богомилы и насмехаются над Богородицей, не верят в ее святость. Иисус же возник среди людей как дух святой и потому не мог умереть на кресте, хотя слуги Сатанаила и пытались его распять. Иисус после своей мнимой смерти явился перед Сатанаилом во всем величии и отсек от его имени слог «ил», тем самым лишив его божественности и явив миру как злого духа Сатану.

Малфрида, слушая, начала зевать. Опять какие-то богословские сказки. Скучно. И постепенно стала задремывать, голова клонилась к набитой мягкой шерстью подушке. Дождик мягко шуршал за окошком, где-то кричала сова, пахло воском от свечи. Надо же, какая роскошь – свечу жечь просто так, не лучину, не ветошь в масляной плошке! Это была последняя ясная мысль чародейки, когда она засыпала, укрытая мягким овчинным покрывалом.

Проснулась же от неприятного ощущения, что на нее кто-то смотрит. И взгляд такой тяжелый, давящий… Малфрида медленно приподняла ресницы. Темно, свеча погашена, слышно, как Невена сопит на лавке у противоположной стены да шумит дождь за окном. И вроде тихо, но ощущение, что рядом находится кто-то еще и пристально наблюдает за ней, не исчезало.

Умея видеть во тьме, Малфрида стала всматриваться – и вдруг заметила, что в проеме оконца на фоне ночного смутного свечения вырисовывается силуэт ушастого филина. Сидит себе ночная птица, вцепившись когтями в брус подоконника, смотрит на спящих женщин. Вернее, на устроившуюся на широком, покрытом овчинами ложе Малфриду.

Ведьме стало не по себе. Будь она полна чародейской силы, и не подумала бы какой-то там птицы пугаться. А обычный человек… он всякое может надумать по своей мнительности. Да и ночные птицы – существа малопонятные, они тьме принадлежат, видят то, что другим не дано. Охотятся на всякую живность в ночи, летают быстро, а свет их слепит. Бывает, что обосновываются среди брошенных строений, но чтобы вот так, едва не в окно влететь… Да и помнит Малфрида, что ее служанка ставень закрывала. Ну не филин же его распахнул?

Малфрида, приподнявшись, махнула на филина рукой. Кыш!

Но тот остался на месте, только заклекотал гулко. Нехорошее ощущение – словно смеется.

– А ну, пошел вон! Прочь, говорю!

Малфрида схватила подушку, запустила в проем окна. Услышала, как захлопали большие крылья. Улетел в ночь пернатый гость.

Невена что-то пробормотала во сне, но не пробудилась. А вот Малфрида долго еще ворочалась, сон не шел. Только под утро, когда совсем развиднелось, дрема опять погасила сознание.

Когда на другой день уезжали, хозяйка Андония из учтивости вышла проводить приезжих на крыльцо. Малфрида не удержалась, подошла к ней, взглянула внимательно. Чернобровая, тощая, ничем особо не приметная. Смотрит немного исподлобья, потом отвела взгляд. Нет в ней чего-либо необычного. Малфриде даже скучно стало.

– Поехали, – приказала она, взбираясь в двуколку. – Поехали, пока дождь снова не зарядил.

Глава 8

Преслава Великая возникла в золотистом свете неяркого осеннего солнца, словно сияющий мираж. На широкой равнине, среди покрытых темными хвойными лесами гор, у ленты отливающей оловом реки Тичи, белокаменный город с алыми черепичными крышами и золотыми куполами казался великолепным. Столица Болгарии… А вокруг – испепеленные села и усадьбы, разграбленные монастыри, покрытое гарью темное поле у белых стен, где полно поспешно насыпанных погребальных курганов и грязных палаток, в которых расположились печенеги. Степняков пугали каменные стены и узкие городские улицы, им нужен был простор.

Невена, увидев, во что превратила война окрестности болгарской столицы, зашлась плачем и бросила вожжи, не в силах даже править двуколкой. Малфриде пришлось на нее прикрикнуть и самой погонять неторопливых мулов к Преславе. При этом она приказала охранникам сплотиться вокруг возка и быть наготове: шнырявшие вокруг завоеватели могли и своих пограбить. Но, слава богам, Варяжко вскоре заметил среди палаток степняков воеводу Свенельда и даже набрался смелости его окликнуть. Свенельд о чем-то толковал с печенегами прямо с седла, но на оклик Варяжко обернулся, а там и Малфриду узнал, двинулся навстречу.

Ведьма смотрела на него едва ли не с восторгом. Как же выделялся витязь Свенельд на фоне степняков с их мохнатыми шапками и покрытыми копотью доспехами![79] Казалось, что от Свенельда, облаченного в посеребренную пластинчатую броню, высокий шлем с острой маковкой и небрежно откинутый за спину белый плащ с золотыми нашивками, исходит сияние. Да и сидел он на рослом светлогривом коне, сбруя которого тоже сверкала и звенела позолоченными бляшками и украшениями. Малфрида глядела на приближавшегося варяга во все глаза. И пусть он стал христианином, пусть все у них в прошлом, все же этот человек много для нее значил.

Свенельд не смог не откликнуться на радость во взоре чародейки – улыбнулся, подъехал, протянул руку. Миг – и Малфрида легко перебралась с возка на круп коня, уселась позади витязя, прильнула к его плечу. И сразу стало спокойно.

А как опешила Невена, увидев задравшийся едва не до колен подол нарядного платья госпожи! Чародейка рассмеялась.

Невена не унималась:

– Госпожа, ктра благостная, одерни подол скорее! Что о тебе подумают все эти люди? Что подумает господин Калокир, обязавший меня присматривать за тобой?

Напоминание о Калокире отрезвило ведьму. Да и Свенельд нахмурился.

– Что, к своему ромею приехала?