Ведьма и тьма - Вилар Симона - Страница 102

Позже, когда она подлечила их раны и произнесла останавливающие кровь заговоры, Варяжко ей все поведал. И о том, как пристали они к Хортице, и о том, как напали на них поджидавшие там печенеги. Степняков была тьма-тьмущая. Такого набега русы Святослава не ожидали. Базилевс ромейский обещал, что условится с воинами Кури, чтобы не нападали, но разве на ромеев можно положиться? Ведь навел печенегов на людей Святослава не кто иной, как патрикий Калокир, которому Святослав верил, с которым побратался… Да и Малфрида с ним любилась… И Варяжко ему служил… другом называл.

Парень не договорил – заплакал. Даже не глядел на протянутую кем-то из дружинников сваренную прямо в шлеме рыбью похлебку.

– Ешь, хоробр, нам силы понадобятся. Нам еще долго идти, нести весть на Русь, что князя у нас больше нет!

Малфрида смотрела вдаль. Мир сиял и блестел под солнцем, но она видела только тьму, сквозь которую пробивались кровавые сполохи.

– А дочь моя, Малуша? Жива ли?

Варяжко, глотая слезы, поведал, что, мол, искал Святослав Малушу и дочерей по терему. Копченые ему уже на пятки наступали, а он все звал ладу свою, дочек кликал… А потом пошел на печенегов, рубил их без счета. Он в последнее время в страшной силе был, разил их, как богатырь из кощуны. Но печенегов было слишком много, они лезли на князя толпой, визжали пронзительно. Он весь стрелами был утыкан, когда прорвался и выбрался на кручу над Днепром…

– Я тогда отбивался на склоне, где глыбы гранитные из реки торчат, – рассказывал Варяжко. – Там меня копьем и ткнули. Кольчуга выдержала, но от удара я в воду свалился, дышать не мог, думал, не всплыву, да и течением меня стало сносить. Я ведь толком и плавать-то не умею. Но боги сжалились, и мне попался под руку один из надутых воздухом мехов, на которых сами же печенеги для набега на Хортицу переправлялись. И вот, цепляясь за мех, я видел… О, я видел, как освещенный лунным сиянием Святослав сражался с обступившими его печенегами. Он был уже на самом краю кручи, но бился он… Перун великий! Как же он бился! Пока не пал… А копченые на него, как осы на мед, набросились. И пришел конец князю Руси…

– Я тоже видел, как Святослава убили, – отозвался еще один из воев. – Я рядом был. Печенеги его и колом проткнули, и огнем жгли… потом голову отделили от тела. Я ранен был, упал, но сознания не потерял… Мертвым прикинулся. Печенеги вопили дико, ликуя, прямо по мне топтались. Но я видел, как они голову Святослава на пику надели и понесли. Они почитай всех наших обезглавили. Но я улучил момент и смог отползти к реке…

– А руководил ими все тот же Калокир проклятый! – сквозь сжатые зубы процедил Варяжко. – Да идет за ним тьма, да утащат его душу мары за черту на вечное мучение!

– Так и будет, Варяжко, – глухо прошипела Малфрида, поднимаясь. – И уж я об этом позабочусь.

Она уже отходила, когда ее окликнул один из уцелевших воев:

– Калокир твой не так и плох, чародейка. Он внучек твоих хотел спасти, я видел, как он их уводил, когда печенеги терем захватили. Но Малуша сама их порешила, чтобы княжны в полон не попали. А потом и себя… Может, поторопилась дочка твоя? Может, Калокир отстоял бы их… Спас…

– Это ромей спас бы? – резко подскочил Варяжко. – О чем толкуешь, Звенислав? Я ведь в разведке был, когда суда князя еще выше острова стояли, Святослав сам меня послал той ночью, вот я и увидел, что Калокир у них за своего. Думал, успею наших упредить, что копченые на Хортице хозяйничают… да не успел. А Калокир этот… От нас бежал, как тать, когда мы еще в понизовье плыли, и Святослав тем очень опечален был. Воевода Волк обещал князю вернуть патрикия живым или мертвым… Да где тот Волк? Сгинул, как и остальные…

– Ох, всех наших порешили, всех!.. – горестно твердил еще один из воев. Сидел, обхватив голову руками и покачиваясь. – Ладьи наши пожгли, людей порешили без жалости. Да еще и надругались над телами – почитай каждого павшего колом осиновым протыкали, словно нежить, головы мертвым секли да на копья поднимали. Нас ведь хоть и мало из похода вернулось… а все же рать была. А так… Мы вон, кто уцелел, уже в степи друг дружку поодиночке искали. Может, и еще кто жив остался?..

Малфрида уже не слушала. Ярость испытывала такую, что еле сдерживалась, чтобы клыки не объявились, когти не прорезались. Незачем ей этих утомленных воев еще и ведьмовством пугать. И ушла от них, не оглядываясь, не слыша окликов.

Дочь ее погибла… Вроде и не ладили они с Малушей, но родная же кровь! И внучки… она ведь их почти не знала. И князь полег. А Калокир… Калокир… Калокир!

Обуреваемая гневом, едва смогла вспомнить заклинание, чтобы оборотиться буйным туром. Шла мощно, земля под копытами дрожала. Задавлю, затопчу, не помилую!..

Но к Хортице подлетела уже сизым ястребом. Сделала пару кругов над верхним краем острова, где вышки деревянные стояли. Печенеги терем не тронули, свет оттуда пробивался, гул шел. Обычно копченые в хоромах сидеть не любят, но, видно, такое у них было гулянье, что даже жечь постройки не стали. Ходили веселые, приплясывали, песни горланили, визжали пронзительно. Костры их повсюду дымили, кони привольно паслись за частоколом бывшей крепостцы русов. А над частоколами, куда ни глянь, на острых пиках – головы витязей русских. Вон и воевода Вышата, вон кто-то из «волчат» воеводы Волка. Головы Святослава ястреб-ведьма не заметила. Опустилась на кровлю, перебирала когтистыми лапами. Закат уже почти догорел, дымом тянуло так, что ей, птице вольной, только и оставалось, что перья ерошить и клекотать.

Заставила себя произнести заклятие – и обратилась кошкой черной. Запахи стали еще острее – дыма, горелого мяса, а пуще всего дух самих степняков ощущался. Малфрида-кошка, осторожно перебирая лапами, спустилась по гонтовой кровле, ловко спрыгнула на гульбище, откуда можно было заглянуть в широкие окна главной хоромины. Шумно там было, весело. Печенеги сидели, развалясь на скамьях, жрали мясо, пили из бурдюков, толкались, хохотали. Все были хмельные, веселые, но при оружии. Хмель позволил им расслабиться после совершенного, но страх все же таили. На чужом острове, да и неизвестно, долго ли им тут жировать-пировать.

Черная кошка прыгнула на подоконник. Ее не замечали, а она все видела своими светящимися желтыми очами с узким продолговатым зрачком. И хана Курю тоже. Хан восседал на высоком месте, где один лишь Святослав имел право сидеть. Этот же развалился, ногу в узорчатом сапоге через резной подлокотник перебросил. Меховая шапка сидела на нем косо, подвески, вплетенные в косы, бренчали при каждом движении.

Поднялся хан лишь тогда, когда в проходе между столами появился лохматый печенежский шаман – весь в амулетах костяных, в высокой шапке, бубенцами увешанной. Он что-то нес на вытянутых руках, бережно, как несут воду, которую боятся расплескать. Но кошка все же разглядела, что это оголенный череп на чем-то вроде подноса.

Хан Куря шагнул навстречу шаману. И прикрикнул на галдевших сотрапезников, призывая их к тишине. Бережно взял чашу-череп и поднял над головой. Гул вокруг стал стихать, и тогда Куря заговорил. О чем – непонятно, но в голове кошки, словно по воле ведьмы, стало проясняться. Вспомнилось, как когда-то внимательно слушал хан о неком болгарском правителе, который сделал из черепа своего павшего врага такую же чашу и пил из нее, приговаривая: «Пусть же и наши дети будут такими, как он!»

И вот Куря пьет свой кумыс из черепа Святослава, да еще надеется, что слава и сила князя Руси ему достанутся!

Кошка-ведьма зашипела злобно и спрыгнула на пол светлицы. Никакого заклятия не понадобилось, чтобы взъярившаяся в ней злая сила сделала ее чудищем огромным – половицы так и затрещали под мощными когтистыми лапами. И тесно вдруг сделалось в хоромине, сбило чудище столы тяжелые, лязгнули огромные клыки, на ходу рванув кого-то из печенегов.

Оглушительно вопя, заметались перепуганные печенеги, кто-то схватился за тесак, когда невесть откуда возникшее чудище оказалось прямо перед ним. И закричал, когда рука с тесаком была отхвачена по самое плечо. А потом и кричать перестал – заглотила его бездонная пасть, только кровь брызнула да еще дергающиеся ноги в остроносых сапогах в сторону отлетели.